– Подождите минутку, – бросила я водителю и кинулась обратно в дом. Коннор, с рюкзачком за плечами, как раз выходила из лифта, когда я ворвалась внутрь.

– Уже вернулась? – спросила она.

– Кое-что забыла. Приятных тебе выходных, солнышко. Скажи папе, что я буду через несколько дней.

– Ага, хорошо. Кстати, Макс только что встал.

– Люблю тебя, – сказала я, нажимая кнопку лифта.

– И я тебя, – ответила Коннор. Она помахала мне рукой на прощание и вышла из дома.

Поднявшись наверх, я прошла в спальню. Макс копался в моем гардеробе.

Письма Селии, столь бережно мною хранимые, были разбросаны по всей комнате, в большинстве своем – вырванные из конвертов, словно какой-нибудь спам.

– Ты что творишь? – спросила я.

Он был в черной футболке и спортивных штанах.

– Что я творю? Это уж слишком! Приходишь сюда – и спрашиваешь, что я творю.

– Это мои письма.

– О да, я вижу, ma belle.

Я наклонилась и попыталась забрать у него письма. Он отодвинул их в сторону.

– У тебя что – роман? – спросил он с улыбкой. – Это так по-французски!

– Макс, давай не будем…

– Я вовсе не против легкой неверности, дорогая. Если все делается с должным почтением. И если не остается вещественных доказательств.

По тому, как он произнес это, я поняла, что, будучи уже женатым на мне, он спал и с другими. Интересно, прикинула я, есть ли хоть одна женщина, которой ничто не грозит с мужчинами вроде Макса и Дона. Вероятно, многие женщины, подумала я, полагают, что мужья не стали бы им изменять, если бы были такими же красивыми, как Эвелин Хьюго. Но ни одного из мужчин, которых я любила, это не останавливало.

– Я тебя не изменяю, Макс. Может, уже прекратишь все это?

– Может, и не изменяешь, – сказал он. – Я даже склонен в это поверить. Но вот во что я не могу поверить, так это в то, что ты – лесбиянка.

Я закрыла глаза. Во мне клокотал такой гнев, что нужно было отключиться от всего, чтобы собраться в собственном теле.

– Я не лесбиянка.

– Эти письма позволяют в этом усомниться.

– Эти письма тебя никак не касаются.

– Возможно, – сказал Макс. – Если в них говорится лишь о том, что Селия Сент-Джеймс чувствовала к тебе в прошлом, – тогда я не прав и сразу же уберу их и извинюсь перед тобой.

– Хорошо.

– Я сказал – если. – Он встал и подошел вплотную ко мне. – Это большое «если». Если же они были посланы для того, чтобы убедить тебя отправиться сегодня в Лос-Анджелес, я сильно рассержусь, потому что ты выставляешь меня дураком.

И вот что я думаю: если бы я сказала ему, что не имею ни малейшего намерения встречаться в Лос-Анджелесе с Селией, если бы я как следует все разыграла, он бы отступил. Возможно, он даже сказал бы, что сожалеет, и лично отвез меня в аэропорт.

Инстинктивно мне именно этого и хотелось – солгать, скрыть, что я делаю и кто я есть. Но когда я открыла рот, чтобы скормить ему эту ложь, из меня вырвалось совсем другое.

– Ты прав, я хотела встретиться с ней.

– Ты собиралась изменить мне?

– Я собиралась уйти от тебя. Думаю, ты это и сам знаешь. И знаешь уже давно. Я намерена уйти от тебя. Если и не ради нее, то ради себя самой.

– Ради нее?

– Я люблю ее. И всегда любила.

Макс был ошарашен: он-то полагал, что втягивает меня в игру, в которой я неизбежно проиграю. Все еще не веря, он покачал головой.

– Ну и ну, – пробормотал он. – Невероятно. Я женился на лесбиянке.

– Перестань повторять одно и то же.

– Эвелин, если ты занимаешься сексом с женщинами, ты – лесбиянка. Вот только не надо быть лесбиянкой, которая пылает ненавистью к самой себе. Это не… это неприлично.

– Да плевать мне на то, что там, по-твоему, прилично, а что – нет. И к лесбиянкам я ненавистью не пылаю. Одну из них я люблю, но я и тебя любила.

– Ох, прошу тебя… Не нужно выставлять меня еще бо́льшим дураком – мне хватило и этого. Я столько лет любил тебя, но, оказывается, лишь для того, чтобы в конце концов обнаружить, что я совершенно ничего для тебя не значу.

– Ты не любил меня ни дня. Тебе просто нравилось ходить рука об руку с кинозвездой. Тебе нравилось ощущать, что ты – единственный, кто спит в моей постели. Это не любовь, а обладание.

– Даже не представляю, о чем ты сейчас говоришь.

– Конечно, не представляешь. Потому что ты и не знаешь разницы между двумя этими понятиями.

– Ты вообще когда-нибудь любила меня?

– Да, любила. Когда ты занимался со мной любовью, заставлял чувствовать желание и заботился о моей дочери, когда я верила в то, что ты видишь во мне нечто такое, чего не видит никто другой. Когда я верила, что обладаешь проницательностью и талантом, каких нет ни у кого другого. Я любила тебя до умопомрачения.

– То есть ты не лесбиянка.

– Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

– Ну, мы все равно это обсудим. Тебе придется.

– Нет, – сказала я, подобрав письма и конверты и рассовав их по карманам. – Нет, не придется.

– Еще как придется, – сказал он, встав перед дверью.

– Макс, дай мне пройти. Я ухожу.

– Только не для того, чтобы встретиться с ней. Ты не можешь.

– Конечно, могу!

Зазвонил телефон, но мне было не до него. Я знала, что это водитель. Знала, что если я не уйду, то могу пропустить рейс. Разумеется, были и другие, но я хотела попасть именно на этот. Хотела добраться до Селии как можно скорее.

– Эвелин, остановись, – сказал Макс. – Сама подумай, какой в этом смысл? Ты не можешь уйти от меня. Всего один мой звонок – и тебе конец. Я могу всем – абсолютно всем – рассказать об этом, и твоя жизнь уже никогда не будет прежней.

Не то чтобы он угрожал мне – всего-навсего объяснял то, что и так было вполне понятно. Он словно говорил: «Дорогая, ты сейчас не в состоянии рассуждать здраво. Все это закончится для тебя печально».

– Ты хороший человек, Макс, – сказала я. – Сейчас ты зол и пытаешься задеть меня, но я знаю, что обычно ты стараешься поступать правильно.

– А что, если сейчас я так не поступлю?

Теперь уже в его голосе прозвучали нотки настоящей угрозы.

– Я ухожу от тебя, Макс. Сейчас ли это случится, или же немного позднее, но это все же произойдет. Если ты решишь, что хочешь попытаться сломать меня из-за этого, то тебе придется так и сделать.

Когда он даже не пошевелился, я обогнула его и вышла за дверь.