И невольно подумала: как тут будешь лечить? В зелье – лишь полсилы, главная сила – в заговоре. Заговаривать можно тех, кто моложе тебя, но Прияна знатностью рода превосходила не только Соловьицу, но и саму Эльгу. Оттого, надо думать, лечение так мало помогало. А ни Эльга, ни Ута, ни даже старая боярыня Ростислава – родная внучка Вещего – заговаривать больше не могли, потому что крестились и отказались от помощи старых богов.

– Она что… винит меня?

– Кощея она винит, – угрюмо ответил Святослав.

– А… ты-то сам? – решилась спросить Эльга.

Было тяжело и страшно, но она не могла дальше жить, не зная, видит ли сын в ней свою мать или злую ведьму-мачеху.

Святослав помолчал, и за этот миг у нее похолодели руки.

– Если это из-за Кощея – то моя вина, – наконец ответил он, не глядя на Эльгу. – Если Кощей – то я должен ее оберечь. Значит, у меня удачи не хватило.

И тут Эльга невольно пожелала: «Пусть лучше сын винит меня. Пусть думает обо мне что хочет, но только не верит, что удача покинула его самого – мужа, отца, князя русского…»

– Но это я узнаю, – продолжал Святослав. – Если моя удача со мной, тогда уж…

Эльга не совсем поняла его, но промолчала. Даже не решилась больше утешать, а лишь кивнула Скрябке и Бажане, чтобы собирали пожитки, а сама взглянула на Пастыря. Святослав, к счастью, уже не нападал на него, но старался в ту сторону не смотреть. Что с изваянием делать? Взять с собой, благо не слишком тяжел? И оставить на вышгородском дворе, подальше от глаз?

Заболело сердце, будто предстояло расстаться с родным чадом. Вспомнился этериарх Савва: его морщинистое лицо с неизменно бодрым выражением, загорелый залысый лоб, веселые светло-серые глаза, задорно загнутые вверх кончики седых усов. Поднося свой дар, Савва стремился ее порадовать и никак не предполагал, что здесь Пастырь Добрый принесет Эльге такие тревоги. В том солнечном мире, откуда он взят, благоухал золотой лимон, алели цветы и плоды «пунического яблока». Как легко было любить Христа там, где его прославляли со всех сторон!

Там она мечтала свернуть все Золотое царство в колечко и унести с собой. Глупая! Даже этот скромный дар, изваяние времен первых веков христианства в Греческом царстве – еще до святого Константина, – и то не могло прижиться здесь, на Руси.

* * *

Пока челядь собирала пожитки для отъезда в Вышгород, Эльга послала за отцом Ригором – опасалась, как бы и ему не пострадать. Но священник уезжать отказался: передал, что все в воле Божьей, а он от своего долга христианского не отступит. Долгом же он считал стойкость и отвагу под раскатами грома. Эльга не настаивала: ему виднее, в чем его долг.

В том же настроении пребывала и Горяна.

– Я тоже останусь! – воскликнула она, выслушав переданный через отрока ответ Ригора.

– А ты поедешь со мной, – спокойно возразила Эльга.

– Святая Фекла ни огня, ни зверей диких не убоялась, и я…

– Святая Фекла сперва до Антиохии с проповедью прошла, а ты пока ничем не отличилась.

– Так ты же меня не пускаешь с проповедью!

– А тебя разве апостолы благословили, как ее?

Пока Горяна подыскивала ответ, Эльга занялась другими делами. Пожалуй, сейчас она в душе радовалась, что Олеговна-младшая не стала ее невесткой. Девушка была чистосердечна и по-своему добра, но упряма, как гора каменная, и кроме своих убеждений не видела и не принимала в расчет ничего. Хорошей княгини из нее бы не вышло, а вот вреда она могла бы натворить много. Да так, что скорее отвратила бы людей от Христа, чем привлекла к нему. Эльга часто повторяла ей заветы апостола Павла: «Смиренномудрие, кротость, долготерпение». Но это было не по ней.

Однако выпускать девушку из рук Эльга не собиралась. Та по-прежнему оставалась правнучкой Олега Вещего и дочерью Олега Предславича, ныне князя древлянского. Любая недобрая сила могла использовать Горяну-Зою как оружие против киевских русов, даже не спрашивая ее согласия.

– Но я никогда не выйду замуж! – уверяла Горяна. – Одного Иисуса Христа я люблю, ему одному свою жизнь посвящу, и не будет мне иного дела, кроме проповеди евангельской. Лишь Его невеста непорочная – душа моя. Отпустите меня только: я по Руси пойду, хоть до Варяжского моря доберусь, буду подаянием питаться, но слово истины Христовой язычникам нести!

Эльга едва не хваталась за голову.

– Ты не понимаешь! – убеждала она, сама себе напоминая про кротость и долготерпение. И уже подумывала, что Горяна ей Богом послана для упражнения в этих добродетелях. – Здесь не Антиохия. Никто не будет тебя зверями травить ради испытания веры. Первая встречная ватага тебя захватит, сперва сами попользуют – все! – а потом хазарам продадут. Будешь другим рабам проповедовать, только они, очень может быть, по-славянски не поймут.

– Ну и что? – уже потише, но с прежним упрямством отвечала Горяна.

– Даром весь твой подвиг пропадет!

– Не пропадет. Господь увидит. Он зачтет.

– Сперва хоть одного хворого исцели молитвой, как Фекла, тогда поговорим.

Той же ночью Святослав с ближними отроками отвезли Эльгу с Горяной, Прибыславу и Володею с челядью в Вышгород. Ута осталась при муже и семье, другие спутницы княгини тоже: принадлежа к воеводским родам, они могли не беспокоиться о своей безопасности.

К утру добрались до места. Город Вышгород был еще Олегом Вещим заложен на расстоянии одного пешего дневного перехода вверх по Днепру; на лодье с гребцами добирались быстрее. Укрепленный городец Вещий устроил как место зимнего проживания войска, которое летом ходило в походы. После Вещего князья селили здесь половину «большой дружины» – поскольку держать в самом Киеве восемь сотен человек бывало затруднительно, – которая к тому же охраняла переправу торговых путей. Детинец стоял на высоком берегу Днепра, с широким видом на реку и на плоский левый берег. По внутреннему кругу вдоль вала с частоколом выстроились большие дружинные дома, каждый на полсотни человек. Отдельно стояли баня, поварня, оружейня; клети для припасов помещались под боевым ходом, а кузницы стояли вне городца, чтоб не наделали пожара.

На здешнем княжьем дворе жил воевода Соломир Дивиславич. Вместе с сестрами выращенный Утой, он забеспокоился о семье приемных родителей, хотя давно имел свою. В большой избе, предназначенной для княжеских наездов, никто не жил, а Соломка, ездивший с Эльгой в Царьград, после долгого отсутствия имел своих дел по горло. Поэтому первые дни Эльга занималась обустройством дома, беспокоясь в душе, сколь долго им придется здесь прожить.

Назавтра же уехала Володея со своим послом и отроками – ее путь в Чернигов лежал вверх по Днепру. Очень звала Эльгу с собой – хотя бы погостить, – но та не хотела в такое время уезжать далеко от Киева. Еще через день собралась к себе в Смолянскую землю и Прибыслава. Она очень тревожилась: как там в Киеве Прияна, ее родственница по мужу и залог дружбы между смолянами и киевскими русами. Все знали, что за неудачными родами часто следует лихорадка, которая вполне может свести роженицу в могилу. Умри сейчас Прияна – это имело бы важные последствия и для Прибыславы, не только как для родственницы, но и как для княгини смолянской.