«Не может быть, – смятенно подумала Марина. – Не может быть! Неужели Джаспер ошибся, и Джессика так ничего и не знала о своем истинном происхождении? Неужели она по-прежнему верит, что ее родители – неведомо кто, но только не…»

Страшны грехи Джессики, но еще страшнее, что она совершила их в неведении. Не ведала, что творит! Ее не проклинать нужно, а жалеть, и Марине пришлось сделать глубокий вздох, чтобы набраться решимости сказать то, что она должна была сказать:

– Я думаю… я думаю, Десмонд решился бы скорее лечь в могилу, чем в одну постель с тобой. В могилу, как Алистер!

– Это еще почему? – вскинула брови Джессика, и Марине впервые пришло на ум ее сходство с какой-то жестокой, хищной птицей – особенно сейчас, когда обычно умные, проницательные глаза ее внезапно обесцветились непониманием и сделались как бы даже туповаты.

Марина зажмурилась.

– Потому что… потому что, когда ты узнаешь, что ты дочь лорда Маккола, что Алистер и Десмонд – твои единокровные братья… я думаю, это тебя остановит! – бессвязно выпалила она, открывая глаза и страшась увидеть отчаяние и слезы в глазах Джессики.

Но вид у той был по-прежнему надменный и гордый, никакого подобия стыда не промелькнуло в ее лице.

– Меня не остановило даже то, что я всегда об этом знала, – небрежно пожала она плечами – и расхохоталась: – Я снова шокировала тебя, Марион? Неужели ты жалеешь меня?!

– Да, – глухо вымолвила Марина. – Да…

– О, это очень мило с твоей стороны! – насмешливо проговорила Джессика, делая перед Мариной шутливый реверанс и невольно склоняясь над ней. – Но ты бы лучше себя пожалела, бедняжка!

Именно этого мгновения и ждала Марина.

Она знала, что не сможет вскочить достаточно быстро и, кинувшись на Джессику, сбить ее с ног, а потому она стремительным движением вцепилась ей в волосы и рванула на себя. Джессика с пронзительным воплем рухнула на Марину плашмя с такой силой, что у той на мгновение занялся дух. И все-таки боль, ослепившая Джессику, была сильнее, она давала Марине преимущество, которым та не преминула воспользоваться: ужом выскользнув из-под неожиданно тяжелой Джессики, перевернула ее на спину, приподняла – и с силой швырнула головой на каменные плиты.

Джессика застонала, бестолково зашарила руками, пытаясь вцепиться Марине в лицо, но та была начеку и, увернувшись, снова схватила соперницу и еще раз ударила ее об пол.

Звук был ужасен, и Марина вдруг поняла, что не сможет, просто не сможет проделать это еще раз! Она отпрянула, защищаясь ладонями… но нападения не последовало, и, взглянув сквозь растопыренные пальцы, она с облегчением вздохнула, увидав, что Джессика распростерлась на полу недвижима.

Победа далась так легко, что Марина в первое мгновение даже испугалась: а не убила ли она проклятущую Джессику? Как бы победа не обернулась поражением… Но нет, Джессика дышала, и Марина возблагодарила за это Бога.

Однако медлить было нельзя: эта живучая, как змея, лицедейка могла очнуться в любую минуту! И вот тут-то Марина, наконец, смогла оценить изобилие своих нижних юбок, потому что из них вышло множество крепких полосок, которыми она и спеленала Джессику по рукам и ногам – правда, прежде обшарив всю ее одежду в поисках какого-нибудь ключа. Увы, она не нашла ничего, кроме своего безнадежного письма к Десмонду, и спрятала его в карман, а потом спутала свою жертву так, что той было бы невозможно и пальцем шевельнуть, – и только тогда смогла перевести дух.

Она села так, чтобы Джессика увидела ее сразу, едва очнется, и принялась уговаривать себя набраться терпения. Пустые глазницы сэра Брайана и страшные, изгнивающие – Гвендолин, чудилось, глядели на нее с нетерпеливым ожиданием, и Марина с невольной досадой отмахнулась от них:

– Нет, потерпите еще! Такие дела скоро не делаются. Знаете, как у нас говорят: самое долгое – позади, самое трудное – впереди.

«О господи, да не схожу ли я с ума?! – подумала она, похолодев от ужаса. – Господи, дай силы, еще немного!»

Она переместилась, чтобы оказаться спиной к своим страшным соседям, и склонилась ближе к Джессике, ресницы которой в эту минуту дрогнули. Она приходила в себя! Сердце Марины пропустило один удар. Сейчас… уже скоро!

Eй доставило живейшее удовольствие наблюдать, как глаза Джессики постепенно прояснились от мути беспамятства и наполнились безграничным изумлением, а затем в них полыхнуло бешенство:

– Развяжи меня! Развяжи, стерва! Раз-вя-жи!!!

Марина встала, небрежно перешагнула через Джессику, ушла в другой угол и села там.

Какое-то время Джессика неистовствовала, но наконец замерла и только тяжело, протяжно всхлипывая. Марина знала, что Джессика даже слез вытереть не может.

– Марион! – слабым, незнакомым голосом окликнула связанная. – Подойди ко мне.

– Зачем? – старательно зевнула Марина. – Я и отсюда прекрасно слышу.

Она боялась приближаться к Джессике. Даже сейчас – боялась! Вдруг вырвется из ее рта длиннющее ядовитое жало – и поразит насмерть? Или тело, бессильно бьющееся по полу, порастет змеиной чешуей и обовьет Марину, стиснет тугими, смертельными кольцами? От Джессики всего можно было ждать!

– Зачем ты это сделала, Марион? Зачем? – с болью спросила Джессика, но Марина уже научилась различать оттенки ее лживого голоса и лишь усмехнулась:

– Ну-ну, Джессика! Ты гордилась своим умом! Пораскинь-ка им и попробуй угадать, зачем же эта дурочка Марион тебя связала?

– Я знаю, – глухо молвила Джессика. – Ты хотела, чтобы я умерла вместе с тобой. Ну что же, мы умрем вместе.

– Или вместе выйдем отсюда, – тихо добавила Марина, после чего Джессика снова надолго замолчала.

– Так вот чего ты хочешь… – пробормотала она наконец. – Я скажу тебе, как открывается дверь, ты выйдешь, а меня тут подыхать бросишь? И все, и Десмонд и Маккол-кастл – достанется тебе? О, вы, русские, хитрые! Мать Десмонда так заморочила голову лорду Макколу, что он забыл обо всех клятвах, данных моей матери. А Десмонд?! – У нее прервался голос от ненависти. – Чем эти русские дикарки ухитряются внушать такую страсть, что прибирают к рукам и наших мужчин, и все, что нам должно принадлежать по праву?! Макколкастл – мой! Мой! Я не позволю, чтобы ты его получила!

Марина подбежала к Джессике, забыв страх.

– Да ты что?! – спросила она тихо. – Вообще ничего не понимаешь? Ты меня за кого принимаешь-то? Я тебе – кто? – У нее стиснуло горло от внезапного, всепоглощающего приступа злобы. – Я русская! Я русская, понятно это? Чтобы я приехала за тридевять земель склочничать, да сутяжничать, да травить-убивать – ради чего? Ради каменной этой глыбы? Да мне душно, тошно в ней! Ради вашей сухопарой землицы, коя зимой и летом – одним цветом? – Она расхохоталась, снисходительно взглянув на Джессику сверху вниз. – Да у меня в России – ого! – земли немерено-нехожено, богатств не счесть: летом – шелка изумрудные, по осени – меха лисьи рыжие, зимой – серебро морозное – бери не хочу! Там солнце во все небо, там воля вольная, там березы белые, там… там… синицы по весне: тинь да тинь! – Горло перехватило смертельной тоской по родной земле, но Марина все же нашла силы усмехнуться в изумленное лицо Джессики: – Нет уж, не нужно мне вашего простого киселька с молочком, у моего батюшки и сливочки не едятся!