litbaza книги онлайнНаучная фантастикаНоворосс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 70 71 72 73 74 75 76 77 78 ... 87
Перейти на страницу:

При первом известии о сих событиях я бросился к князю Дмитрию Михайловичу. Надлежало действовать. Какая от этого польза, если великого казнокрада во главе империи заменит скопище мелких интриганов?!

Время перемен

Если бы внутренняя жизнь России подчинялась разуму и логике, после удаления Меншикова у руля империи непременно должны были встать Голицыны. Князь Дмитрий Михайлович бесспорно превосходил прочих сановников умом, образованностью и государственным опытом, при этом оставаясь в свои шестьдесят два года моложавым, бодрым и деятельным. Его младший брат, единственный (не считая Сапеги) русский фельдмаршал, занимал столь же исключительное положение в войске. Но…

В том-то и дело, что, опрометчиво полагаясь на разумность мира сего, непременно наткнешься на какое-нибудь "но".

Ниспровергатели Светлейшего действовали настолько косвенным и осторожным образом, что инициатива сей революции легла на детские плечи мальчика-императора, не достигшего еще двенадцати лет.

Действие, подобающее правящему государю, а не состоящей под опекой личинке монарха, поставило юного Петра в двусмысленное положение. По завещанию Екатерины, ему полагалось лишь присутствовать на заседаниях правящего страною Тайного Совета, не вступая в администрацию до совершенных лет. На самом же деле скучное заседание он посетил один раз (еще при Меншикове), а все важнейшие назначения производились если не им, то его именем. Самой приближенной фигурой сделался двадцатилетний оболтус Иван Долгоруков, подольстившийся к августейшему отроку тем, что приобщил его к взрослым развлечениям: вину, девкам и охоте. Все мальчики торопятся стать взрослее (или хотя бы казаться); новый фаворит умело играл на этой струне.

Бесчисленная и бессовестная родня кинулась пользоваться фавором развратного сопляка, в одночасье ставшего обер-камергером и генералом. Пожалуй, князь Василий Владимирович остался единственным из Долгоруковых, кто вел себя относительно прилично. Остальные… Как будто своекорыстный и честолюбивый дух Меншикова рассыпался на множество мелких душков, нашедших приют в сих персонах.

С ванькиной веселой компанией за влияние на императора боролся его официальный воспитатель, вице-канцлер барон Остерман. Столкновение казалось неизбежным; но мальчик еще раз проявил характер и дал понять, что намерен держать в равном приближении и друзей, и учителя.

Голицыны не могли сражаться на этом поле, не имея подходов к юному царю. Их достоинства были государственными, а не придворными. И даже в Верховном Тайном Совете они понесли чувствительную конфузию.

Среди множества неписаных правил и обычаев российской дипломатии одна традиция соблюдается с неизменным постоянством: канцлер и вице-канцлер всегда питают взаимную неприязнь. Головкин с Остерманом не составляли исключения; однако торжество партии Голицыных означало бы возвращение в иностранные дела Шафирова — и враги примирились на время для отражения этой угрозы. Склонив на свою сторону одряхлевшего Апраксина, они приобрели большинство в поредевшем от опал Совете. Поэтому ни Петра Павловича не удалось вернуть, ни меня провести в Военную коллегию на место отъехавшего к Украинской армии генерала Вейсбаха. Словно в насмешку, был подтвержден прежний указ Шафирову о китоловной компании. Избегая поездки в Колу, мой компаньон попросился в отставку по болезни.

Президентство в Коммерц-коллегии после него принял сам князь Дмитрий Михайлович. Канцлерская партия торжествовала, что удалось оттеснить столь крупную фигуру от важнейших позиций: эту коллегию считали второстепенной. Остерман еще при Екатерине добился сокращения ее прав в пользу порученной ему Комиссии о коммерции. "Милосердуя о купечестве, видя оное в слабом состоянии", сие учреждение взяло на себя подготовку новых узаконений о торговле, оставив коллежским служителям одни текущие дела. Однако Голицын не хуже вестфальца владел искусством тайной борьбы за передел полномочий и вполне разделял приказную мудрость, уверяющую, что не место красит человека, а совсем наоборот. На сем поприще таились огромные возможности, скрытые от поверхностного взгляда.

Оценив, сколько можно сделать пользы для государства (и для себя заодно), я сам напросился у князя в коллегию — даже не вице-президентом, как мог бы по чину, а всего лишь советником. Это менее обязывало, позволяя манкировать заседаниями, в коих не разбирали важных вопросов. Одновременно вошел членом в пресловутую комиссию: при моих заслугах перед Меркурием вице-канцлер не имел приличного способа отказать. Престиж генерала Читтанова в коммерческих кругах возвысился неимоверно. С устранением Светлейшего те, кто недавно отказывался от акций Тайболы, начали увиваться вокруг, накидывая вдвое и втрое против летних предложений. "Нет, господа: теперь это стоит дороже", - отвечал я и ломил вдесятеро. Озадаченные покупатели только кряхтели, как под непомерным грузом: им надобилось время свыкнуться с новыми реалиями.

В коммерции как в любви: счастье не бывает безоблачным. Торговля через турецкие владения под прикрытием архипелагских греков целых два года происходила столь успешно, что мои агенты совсем обнаглели от безнаказанности, перестав чувствовать разницу между османским правительством и, к примеру, английским. И вот однажды капудан-паша Каним-Мехмед обратил мимолетный взгляд на тихие воды Халича и вопросил: "а это что за судно?!" Слова могли быть иными, но не смысл. Корабль со стремительным удлиненным корпусом, высоченными мачтами и длинными реями мало походил на пузатых тихоходных "купцов". Его облик просто кричал о готовности потягаться быстротою с любым фрегатом. На палубе сиротливо ютились обычные для торговых судов четыре пушчонки — но кто его знает, что там в трюме?!

Подчиненные доложили, что корабль принадлежит какому-то греку с Самоса и называется "Ага Мемнон", в честь древнего греческого царя. Паша представил флотилию христианских разбойников (да покарает их Аллах!), состоящую из подобных красавцев — и закаленное в боях сердце сбилось с ритма. "Этот их древний ага — христианин?" "Нет, многобожник". Еще того не легче! Естественное отверстие в теле сановника судорожно сжалось, предчувствуя острие дубового кола. Не к добру вспомнили греки своих нечестивых царей! Приволокли капитана, поставили перед грозные очи: тот клялся пророком Исой, что владелец не он, а родственник с острова, купивший судно у английского негоцианта — купивший в долг и еще не расплатившийся с заимодавцами. "Ну, будет ему впредь наука, чтобы знал пределы дозволенного: такой корабль должен принадлежать султану". Каним-Мехмед славился справедливостью и приказал казначею заплатить неверным за их имущество: Аллах ведает, почему испуганному греку выдали столько кесе, что и гнилую фелюку на них не купишь.

Депеша от Марко Бастиани и Никодима Псароса из Константинополя привела меня в ярость. Не столько огорчали прямые убытки, сколько потерянные надежды. На убогих староманерных судах, с опаской и оглядкой, много не наторгуешь. Предел дозволенного указали не только греку-капитану. А если не ответить — и то, что имел, потеряю. На меня работают в османских владениях сотни людей, из коих только троим известно, кто за всем этим стоит. Остальные (и торговые партнеры вместе с ними) могут лишь предполагать. Что именно? Вероятно, разбогатевших неизвестным образом судовладельцев принимают за удачливых разбойников, перешедших от опасного промысла к более мирному. "Мирность" его относительна. Нравы на Востоке суровые. Один раз позволишь безнаказанно себя обобрать — пиши пропало. Желающих повторить набежит без счету.

1 ... 70 71 72 73 74 75 76 77 78 ... 87
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?