Итак, перед ночным виртуальным общением я намеревался выспаться. Но не сложилось. Едва начал раскладывать спальный мешок, в гости ко мне заявился таймырский робинзон, он же этнограф Гусев.

За появление в лагере этого организма я получил публичный разнос от Хасана и, опять же публично, был оштрафован в размере трехдневного жалованья. Чуть позже, в приватном разговоре, выговор сменился благодарностью, а штраф – вдвое большей премией. Время от времени мы с Бен-Захром разыгрывали перед публикой такие спектакли.

– Решили переехать ко мне? – спросил я, видя, что Гусев тащит с собой обшарпанный чемодан, единственное свое имущество, спрятанное под развалинами и увезенное в лагерь экспедиции.

Сразу по прибытии Гусева вымыли, переодели, бороду и шевелюру укоротили до приличной длины, и лишь затем он попал на допрос… Теперь бедолага куда более походил на представителя разумных приматов – если не обращать внимания на такие мелочи, как безумный, бегающий по сторонам взгляд, сгорбленная фигура с болтающимися ниже колен кистями рук, неконтролируемая мимика и жесты.

И я теперь называл этнографа на «вы» – кандидат наук, как-никак. А в драгоценном чемодане хранились собранные для докторской диссертации материалы.

– Я… что… – Гусев явно не понял обращенного к нему вопроса. – Я… нет… я хотел помочь… Вам помочь… Рассказать о… Вам будет интересно… Хочу помочь…

– Попробуйте. Только постарайтесь побыстрее. Я сейчас немного занят.

Свободное время одичавший этнограф убивал двумя способами. Во-первых, постоянно ел – раз по пятнадцать в день, но крохотными порциями, от больших у него немедленно случались жесточайшие желудочные колики. Во-вторых, болтался по лагерю и очень старался быть всем полезным, услужливо предлагая любую помощь по любому поводу. Очень уж боялся, что его выставят из экспедиции, в лучшем случае снабдив сухим пайком.

Он не знал Хасана Бен-Захра. Тот при нужде любого резанет по глотке, не задумываясь. Но без нужды собаку не пнет и муху не прихлопнет, такой уж человек. Хасан уже принял решение – через пару дней, когда к нам вновь прибудет «Стрела», обратным рейсом Гусев улетит в Салехард-23. Пусть, дескать, Россия сама разбирается со своим блудным сыном.

Помощь, с которой заявился ко мне этнограф, первым делом свелась к вопросам:

– Вы знаете, с кем говорили? Знаете, кто… Можно я съем?

– Съешьте. Где говорил? Когда говорил? Я вообще-то много с кем разговариваю…

Ответ Гусева прозвучал невнятно из-за шоколадного батончика, пожираемого с рекордной скоростью. Но я кое-как разобрал: в Новой Хатанге говорил, вот где. Именно так именовался полуразрушенный туркомплекс, и речь идет, очевидно, о таинственном аборигене-спринтере…

– Вы о том тунгусе? – уточнил я.

– Он не тунгус! – сквозь бурчание и причавкивание пробилось неподдельное возмущение от попрания основ этнографической науки.

– Хорошо, о нганасане… – внес поправку я, припомнив, как называлась главная коренная народность Таймыра.

– Он не нганасан! – Гусев одолел-таки батончик, и речь его начала звучать более внятно; возмущение, впрочем, никуда не подевалось.

– Пусть так… Представитель малой народности Севера. Такая формулировка не оскорбляет ваши чувства?

– Он энец! – произнес Гусев таким тоном, словно сообщал, что Иван – марсианин или какой-нибудь сириусянин.

– Ненец? – не расслышал я.

– Да нет же, энец! Последний энец, вы понимаете? Считается, что они частично вымерли, частично ассимилировались с нганасанами полтора века назад. Он говорит на языке, который считается мертвым!

Ну надо же… Стоило этнографу оседлать любимого конька – и куда только подевалась сбивчивость речи… Недаром говорится, что профессионализм не пропить. И в результате длительного голодания не потерять, как выяснилось.

– Любопытно… – сказал я. – И с кем же он в таком случае говорит? Сам с собой?

– А… он… он не говорит с собой… он, скажем так, думает на этом языке.

– Все энцы отличались способностью к быстрому бегу?

– При чем здесь бег… Вы не понимаете, что это такое… Это целый пласт традиций, верований, обычаев, считавшихся утраченными или известных обрывочно! Это же золотая жила для исследования!

Так-так-так… Похоже, Гусев пришел не для того, чтобы помочь мне. Он сам явился за помощью. Неужели сейчас попросит, чтобы доставили для беседы последнего энца?

Почти угадал.

– Его обязательно надо вывезти в Россию! – горячо продолжал Гусев. – Обязательно! Это бесценный клад для этнографической науки!

– Боюсь, вы плохо представляете, в каком сейчас состоянии этнографическая наука в России…

Гусев остановил свой метавшийся по палатке взгляд на мне, воздел палец к неопреновому потолку. И торжественно изрек:

– Ведь вы не знаете самого главного! Он не просто энец! Он из рода Тульгай-гире!

Наверное, он был уверен, что после такого заявления Россия тотчас отправит к берегам Таймыра по меньшей мере авианосец, дабы немедленно доставить на большую землю последнего энца и его первооткрывателя, этнографа Гусева.

– А я из рода Дашкевичей… И что дальше?

Дальше выяснилось, что Тульгай-гире – старинный шаманский род, этакая таймырская аристократия.

– Он показывал документы? – поинтересовался я. – Последний уцелевший на свете русский, например, легко назовется Рюриковичем, и поди проверь…

– Ему не нужны документы! Вы видели его волосы? Седую прядь? Сейчас я вам кое-что покажу…

Он стал возиться с застежками своего древнего чемодана. Пальцы дрожали, соскальзывали с замков. Наконец открыл. Я ожидал увидеть беспорядочную и неряшливую груду бумаг, но ошибся – бумажные документы аккуратно разложены по папочкам, микрочипы укреплены в специальных держателях. Свой архив, невзирая на все передряги, этнограф содержал в идеальном порядке.

– Вот, смотрите, – протянул он мне ламинированный лист. – Видите ту же прядь? Она была у каждого мужчины из рода Тульгай-гире!

Газетная вырезка… Не оригинал, копия, но сделанная очень давно – бумага успела пожелтеть, прежде чем ее закатали в пластик.

Коротенький текст сообщал о награждении Ивана Ивановича Тульгая орденом Трудового Красного Знамени, не раскрывая какие-либо подробности о причине и поводе награждения.

Потомственного шамана наградили советским орденом? Чудеса… Ударно, наверное, шаманил. По-стахановски перевыполнил план по камланиям.

Фотография над текстом была преотвратного качества, но белую прядь можно было отлично разглядеть. Да и вообще орденоносец Иван Иванович изрядно смахивал на моего недавнего знакомца.

– За что ему дали орден?

– Это долгая история…

– Рассказывайте уж… – сказал я, сообразив, что поспать сегодня не удастся. – Но все-таки постарайтесь покороче.