Папик вваливается в девять вечера, усталый, но, слава Богу, веселый.

— У-ти, моя рыбонька! Ждешь папочку! А папочка тебе из Нью-Йорка кое-что привез… Ты чего такая?

Оксана улыбается — грустно и немного устало. И шепчет, прижимаясь к нему:

— Я тоже соскучилась… очень…

— Так… чего стоим? Кого ждем? — бодро интересуется папик — он любит известные цитаты.

Он сбрасывает пальто, обнимает ее за талию, заглядывает в вырез платья и что-то бормочет. Оксана думает: «Порядок! Готов!»

— Подожди… — выдыхает она. — Не сейчас…

— Почему не сейчас? — обижается папик. — А? Рыбка, почему?..

— Потому, — говорит Оксана и выскальзывает из его объятий.

— У тебя что — новая прическа? — папик смотрит ей вслед и замечает косу. — Тебе идет, ты такая девчушка, маленькая, хорошенькая…

Оксана держит ушки на макушке и улыбается — про себя.

Садятся за стол. Оксана зажигает свечи, гасит свет. В полутьме посверкивает серебро и хрусталь. Оксана не ест — чуть касаясь пальцами виска, с грустью посматривает на Игорька. Иногда смахивает с лица прядь волос, выбившуюся из косы. Рот слегка приоткрыт, грудь высоко вздымается.

— Ты чего? — интересуется папик, отправляя в рот аппетитный кусок мяса. — Ты сегодня какая-то не такая.

Оксана медленно и задумчиво качает головой.

— Нет, такая.

— Что ж я, не знаю, какая ты?

Оксана молчит.

— Ксанка, ты чего? — недоумевает папик. — Случилось что-нибудь?

— Да, — чуть слышно шепчет она, и глаза ее наполняются слезами. — Случилось.

Папик кладет вилку.

— Ну? Рыбка! Рассказывай!

Она смотрит на него с легким укором и отрицательно качает головой.

— Ну, ну, ты чего, в самом деле? Обидел кто?

Все, больше тянуть нельзя — павиан может разозлиться.

— Я ухожу от тебя, — тихо говорит она, так тихо, что сама почти не слышит себя.

— Что? — резко произносит папик. — Что ты сказала? Повтори!

— Я ухожу от тебя, — тихо, но твердо произносит Оксана и так же твердо смотрит ему в глаза.

Папик перестает жевать, медленно вытирает губы тонкой полотняной салфеткой и так же медленно кладет ее на стол.

— Та-а-ак… Это как же понимать?

— Как хочешь… — шепчет она.

Игорек сохраняет внешнее спокойствие, но видно, что надолго его не хватит.

— Так это что же, — он кивает на стол, — прощальный ужин? Я правильно понял?

— Правильно.

Оксана опускает голову и всхлипывает.

— И к кому же ты… позволь узнать… уходишь?

О! Вот оно! Наконец! Вопросы следуют в нужном направлении.

— Ты не понимаешь, — Оксана грустно качает головой.

— Ах ты, мать твою! Я не понимаю! — Папик достает из серебряного портсигара сигарету, щелкает зажигалкой, затягивается, глядя ей в глаза, и выпускает ей в лицо длинную струю дыма. — Так ты объясни. Расскажи своему папочке, по которому ты так соскучилась, что сидишь тут, как вяленая вобла. Ну? Давай. Я жду.

Оксана смотрит в сторону, чуть всхлипывает и смахивает несуществующую слезинку.

— Ты не понимаешь… Я действительно очень соскучилась по тебе… потому что…. потому что…

— Ладно, почему соскучилась — потом. Ты дело говори. Так к кому?

Оксана распяливает рот и кричит:

— Идио-от! К кому, по-твоему, я могу уйти, если я… тебя… люблю! — Последние слова сдабриваются рыданиями.

— Не понял, — говорит папик, несколько сбавляя обороты. — Ты объясни толком. Что произошло?

— Я ухожу, потому что не могу не уйти, понимаешь? Потому что ты никогда не простишь меня, понимаешь? — скороговоркой произносит Оксана и сама почти верит в то, что говорит. — Потому что я виновата перед тобой, понимаешь?

Папик стряхивает пепел и подозрительно смотрит на нее.

— Переспала, что ли, с кем?

— Ой, Господи, — не выдерживает она и начинает плакать, уткнувшись в ладони. — Господи, Гарик, опять ты за свое! Сколько раз я тебе говорила, что ни с кем я не сплю… ни с кем, понимаешь?

— Так какого хера ты мне тут Офелию разыгрываешь? Давай, колись!

Оксана вытирает слезы и, продолжая всхлипывать, скороговоркой произносит:

— Я взяла у тебя денег… много, но я верну, честное слово, я уже договорилась насчет квартиры… продам и верну… я хотела сразу, но не успела…

Папик хмурится:

— Сколько?

— Много, но я отдам, ты не волнуйся, через неде…

— Сколько? — грозно повторяет папик.

— Сорок тысяч, — шепчет она и опускает голову — низко-низко.

Папик удивлен:

— Сорок кусков? Зачем тебе?

Оксана молчит.

— Зачем тебе сорок кусков, я спрашиваю?

— Не скажу.

— Еще как скажешь…

Оксана прикусывает нижнюю губу и сокрушенно качает головой.

— Слушай, ты, по-моему, чего-то не понимаешь, — начинает папик, и в голосе его слышится угроза. — Я спросил: зачем тебе сорок кусков, и хочу получить ответ. Сейчас.

— Можешь меня убить, — губы у нее дрожат. — Я все равно не скажу.

— Ты… ты это брось! Давай, колись, не выводи меня из себя!

— Зачем тебе это знать?! — взвизгивает Оксана. — Я же сказала, что верну!

— Еще бы! Конечно, вернешь! Но раз уж ты залезла ко мне в сейф — а я тебя просил этого не делать, — то изволь сказать зачем.

Плохо. Ох, как плохо! Темы про то, что «вернешь», лучше было бы не касаться. Неужели она ошиблась и неправильно выстроила комбинацию? От этой темы надо как можно скорее и как можно дальше уходить. И его увести, пока не поздно.

Оксана вытирает нос рукой и всхлипывает, как маленькая девочка.

— Говори, сука, или хуже будет, — подбадривает ее папик.

— Ты меня все равно никогда не простишь…

— Говори. Надоела.

Оксана снова всхлипывает, но на сей раз совсем тихо и шепотом произносит:

— У нас ребенок. Девочка.

— Что? — Он уверен, что ослышался.

— Девочка, — твердо повторяет Оксана. — У нас с тобой девочка. Дочка.

Папик не верит своим ушам.

— Ты… ты что? Брюхатая? — выражение лица у него слегка меняется, но радоваться рано — самое трудное еще впереди.

Оксана качает головой и говорит спокойно, как ни в чем не бывало.