— Ей уже три года.

— Сколько? — папик морщит лицо, силясь понять.

— Три, — спокойно повторяет Оксана. — Сегодня у нее день рождения.

Папик откидывается на спинку стула и, не сводя с нее глаз, достает еще одну сигарету.

— Та-ак… Сегодня, значит, такой день. И где же она, наша дочурка? — Он и не думает скрывать насмешку.

— Это тебя не касается.

— Хорошо. А сорок тысяч ты, стало быть, на подарок ей потратила? Случайно не вертолет купила?

— Я знала, что так будет, — сокрушенно шепчет Оксана. — Я знала…

— Что ты там бормочешь?

Оксана собирается с силами — сейчас или никогда.

— Три года назад я родила дочку. От тебя. Когда забеременела, я подумала: что делать? Рожать без отца? Сперва решила, что нет, ни за что, тем более при моей профессии… А потом (всхлип)… так жалко стало… и оставила. Нашла женщину, надежную, правда, очень дорогую, за границей… и родила. Если б ты знал, как я намучилась!

— Это почему же?

— Потому что скрывала ото всех, даже от подруг. Ты забыл, кем я работаю? Ну вот (глубокий вздох). Это все.

Игорек долго молчит, вертит в руках потухшую сигарету, посматривает на Оксану. После паузы говорит:

— Что ж ты мне ничего не сказала?

— У тебя была твоя балерина… И вообще… я была уверена, что тебе это совершенно не нужно.

— А теперь передумала?

— Нет. Я же сказала — мне были нужны деньги. И я их взяла. А свою квартиру договорилась продать, чтобы…

— Хорошо, допустим. Но почему я должен верить, что это мой ребенок?

Вот он и пришел, ее звездный час. Оксана вскакивает со стула и кричит вне себя от ярости:

— Что ты сказал?! — глаза ее мечут молнии. — «Почему?» Ну и подонок же ты! Ты забыл, как мы познакомились во время круиза? Помнишь? А помнишь, когда это было?

— Ну! — папочка слегка ошарашен ее напором.

— Помнишь, как ты ко мне никого не подпускал? Как ходил, высматривал, чтобы я ни с кем другим не снюхалась? Как с греком с этим сцепился — помнишь? А какие слова мне говорил?.. И я тебе верила, как… как… как дура. А ты в это время со своей балериной роман крутил… А потом мы с тобой в Лимасол уехали, одни. Трое суток из койки не вылезали, помнишь?

— Ну помню, — как-то не очень уверенно произносит папик. Он явно сбит с толку.

— А помнишь, когда это было? Нет? Это было с десятого по тринадцатое января, на старый Новый год. А теперь, — Оксана выбегает из столовой и, вернувшись, швыряет на стол свидетельство о рождении, — теперь посмотри, когда она родилась.

Оксана в изнеможении падает на диван и поворачивается к нему спиной. Папик долго рассматривает метрику и наконец произносит:

— Я одного не понимаю — что ж ты потом-то молчала? Когда мы с тобой снова… Когда уже ни балерины не было, никого?

Вместо ответа Оксана причитает:

— Сколько я слез пролила! Сколько страху натерпелась, когда она болела! Сколько раз собиралась уйти от тебя! Думаю, чего я жду? Чтоб женился? Да на фига мне это надо? Мне надо, чтобы любил — меня и дочку… И деньги тогда я для нее взяла, а ты… ты… помнишь, что ты мне устроил? Зачем да зачем! Ты думаешь, почему я тогда не ушла? Из-за нее. Все надеялась, что у нас с тобой все сладится и у нее будет отец. А теперь я же еще должна ему доказывать, что она от тебя! А не веришь, так пойди сделай анализ! ДНК или как там его… сейчас это просто. — Оксана шмыгает носом и сердито добавляет: — Впрочем, тебе и так любой дурак скажет, что она твоя.

— Это почему? — подозрительно интересуется папик.

— Да потому что она — вылитый твой портрет! Вот почему!

— Да-а? — на лице у него появляется идиотская улыбка.

Ага, попался, почувствовал себя папашей, старый павиан!

— Ну ладно, ладно, — папик смущен, — прости папочку. Я же не знал… Как ее зовут?

— Маша, — Оксана отвечает хмуро, не глядя на него.

— Маша? — приятно удивляется папик. — Мою маму звали Машей.

— А ты думаешь, почему я ее так назвала?

— Да? — расплывается папик. — А ты разве знала?

— А ты забыл, как рассказывал мне про Марью Игоревну?

Через полчаса они лежат в постели, отдыхая от занятий любовью, и тихо шепчутся.

— Я все-таки так и не понял, зачем тебе сорок тысяч?

— Когда увидишь, какая она красивенькая, умненькая и развитая, тогда поймешь!

— Да? — он явно доволен, но в голосе слышатся нотки сомнения. — Ты ей гувернантку из Англии выписала, что ли?

— Ох, если б ты знал, чего я только для нее не делала! А ведь она и болела и…

— Болела? Чем болела? — пугается папик.

— Не волнуйся, — мурлычет Оксана. — Сейчас уже все хорошо. Врачи говорят, надо только скорее вывезти ее на теплое море.

— Так какой разговор? Поезжайте на Кипр!

— Как это — поезжайте? А ты? — ломается Оксана.

— Рыбка моя, я сейчас никак. Освобожусь — сразу прилечу. Так что давай оформим бумажки и…

— Какие бумажки?

— Я ей отец или не отец?

— Отец. Но это долго, я узнавала. Надо столько бумаг собрать…

— За бабки все сделают в один день. А где она, моя девчушка? Я хочу на нее посмотреть.

— А она… она-то как хочет тебя увидеть!.. Все повторяет: папочка, папочка…

— Я хочу на нее посмотреть. Сейчас же. Сию минуту.

— Вот еще, «сейчас», — передразнивает Оксана. — Столько времени не видел и сейчас обойдешься.

— А что такое? Почему нет?

Оксана делает вид, что засыпает, и, поворачиваясь на бок, что-то сонно бормочет. Папик не настаивает. Оксана, уставшая от только что разыгранного спектакля, тихо лежит в темноте, притворяясь спящей. Она уверена, что папик, проглотив наживку, тоже спит, но он неожиданно включает свет и спрашивает:

— Слушай, а ты, часом, не придумала все это прямо сейчас?

У Оксаны начинает бешено колотиться сердце.

— Придумала?! — переспрашивает она тоном оскорбленной добродетели. — Зачем? Зачем мне?..

— Ну вот, «зачем»… — сонно вздыхает Игорек. — Это у вас, баб, надо спрашивать, зачем вы делаете то или другое… — и, снова гася свет, примирительно бормочет: — Ладно, ладно… я пошутил…

Этой ночью Оксана впервые за последний месяц спит спокойно, без кошмаров.

Генка Малявин сидел перед телевизором, положив ноги в новых фирменных кроссовках на журнальный стол и держа в левой руке открытый пакет чипсов. Правой он то отправлял в рот хрустящий ломтик, то подносил к губам стоявшую на полу бутылку пива. С экрана неслись выстрелы, женские визги и вой полицейских сирен. Впрочем, за перипетиями сюжетной линии он особенно не следил — боевик этот он уже не раз видел и смотрел его сейчас только потому, что не нашел ничего лучше, а сидеть без дела Генка не умел.