Покараулить девчонку он должен был еще как минимум недели две, но Оксана, у которой что-то стряслось, забрала ее раньше, и у него нежданно-негаданно образовалось что-то вроде выезда на курорт — клевая хата, арендованная до конца месяца, за которую к тому же платит Оксана, ящик с видюшником и полный холодильник продуктов и бухалова. И главное, целая куча бабок — такая, что он может хоть сейчас пойти и купить с потрохами всю эту квартиру, к ней — новую тачку (и ни какую-нибудь, а крутую иномарку) и у него еще полным-полно останется. И если он этого не делает, то только потому, что он умный, ушлый и осторожный и не хочет попасться как последний лох. Все, что он позволил себе до сих пор, это пару кроссовок, банку черной икры и две бутылки «Джека Дэниелса» — и то только после того, как Оксана забрала девчонку и слиняла. Черную икру, которую он пробовал два раза в жизни — в 10 лет, когда мать с собственной свадьбы принесла ему бутерброд, и потом еще раз, при других обстоятельствах, — он съел сразу, ложкой, даже не потрудившись намазать на хлеб.

Когда за ним пришли, он с сожалением подумал, что пожадничал и не купил больше.

Гулин не спал уже вторую ночь. Во-первых, два раза звонил Димка и, плача, просил забрать его к себе. Сперва Гулин страшно испугался и, вскочив с постели — было около полуночи, и он только что лег после тяжелого рабочего дня, — дико заорал: «Димка, что случилось, малыш?» Мальчик начал что-то сбивчиво объяснять, но тут же, быстро проговорив «Пап, я потом позвоню», бросил трубку.

Гулин понял — Димка не хочет, чтобы разговор кто-то слышал, и подумал, что в семействе магазинщика что-то не так. Он хотел тут же перезвонить, но решил, что только подведет парня, и отложил звонок на утро. Заснуть он уже не мог и полночи просидел в кухне, куря одну сигарету за другой и раздумывая, что бы такое сделать, чтобы забрать сына к себе.

Утром, не дождавшись восьми, набрал номер и, услышав в трубке недовольный голос бывшей жены, резко спросил:

— Валентина, что у вас там происходит?

— Нажаловался, засранец? — зло бросила Валентина. — Ты бы лучше спросил, как он себя ведет… Мне хамит, Олегу хамит, уроки из-под палки делает…

— Он его бьет?

— Что?

— Я спрашиваю, он Димку бьет?

— Что значит — бьет? Подзатыльник дал пару раз и то — за дело…

— Валентина, слушай меня внимательно. Если этот твой Олег еще раз тронет Димку хоть пальцем — за дело или нет, — он будет иметь дело со мной, а ты меня знаешь… А если он человеческих слов не понимает, передай ему, что я на его магазин натравлю наших ребят из экономического отдела, и тогда он пожалеет, что появился на белый свет. Повторить или ты так поняла?

— Думаешь, ты такой герой? Будешь мстить из ревности?

— Дура ты! — возмутился Гулин. — Мне парня жалко, неужели не понятно? Из него надо человека вырастить, а твой магазинщик… — ему хотелось выругаться, но он сдержался. — Ты бы лучше отдала Димку мне.

Реакция оказалась довольно неожиданной:

— Ты ж до сих пор так и не женился?..

Гулин хотел ответить, но не успел — зазвонил его мобильный. По дороге на работу он вспоминал эту фразу, пытаясь понять, что имела в виду его бывшая жена — был ли это очередной хамский отказ или ее вопрос означал что-то новое, например условие сделки. Судя по тону, скорее — второе, решил Гулин. Стало быть, он был прав, когда подумал, что Димка все-таки пришелся не ко двору и что магазинщик, родив своего ребенка, хочет избавиться от чужого. А Валентина поет под его дудку… впрочем, что с нее возьмешь… Так или иначе, все это дает ему, Гулину, кое-какой шанс, но если она всерьез собирается ждать, пока он женится, то Димки ему не видать как своих ушей. И хотя он сто раз давал себе слово не думать о рыжей Жениной подруге, мысль о ней снова зашевелилась у него в голове. «Какого хрена! Зачем ей мент да еще с ребенком?..»

Вечером опять позвонил Димка. Гулин ужасно боялся его слез, но в этот раз Димка не плакал, а только спросил: «Пап, ты в субботу приедешь?» Гулин, скрипнув зубами, ответил: «В субботу — не знаю, а в воскресенье — обязательно». — «Правда? Не обманешь?» — спросил Димка, и голос его предательски задрожал.

Гулин хоть и дал Димке обещание, но сам толком не знал, что его ждет в ближайшее воскресенье. После убийства журналиста весь отдел стоял на ушах, и о выходных можно было только мечтать. Вчера на оперативном совещании полковник орал, что до сих пор нет ни мотива, ни подозреваемого. «Мы что же, должны принять версию Хинштама, от которой открещивались как от чумы, и признать, что в МИДе орудует маньяк?» При этом полковник как-то особенно неодобрительно поглядывал на Гулина, будто тот был в чем-то виноват. «Кто нам тут вкручивал, что похищение ребенка и убийства связаны между собой? Не ты ли? А теперь что прикажете делать?» — казалось, говорили его глаза.

— В общем, так. У нас четыре трупа, и что-то подсказывает мне, что, если мы не найдем связь между убитыми Шрамковым, Сапрыкиным, Данилиной и Хинштамом, у нас будет пятый. Что у нас с Малявиным?

— Дает признательные показания, Олег Иванович, — сказал Лобов.

— В убийстве Мухина он хотя бы сознался?

— Дожмем. Деньги и ключи от мухинской квартиры обнаружены у него, так что никуда не денется.

После первого же допроса стало ясно, что — увы! — к серии убийств Малявин отношения не имеет. Впрочем, вначале он отрицал даже свое участие в похищении: «Ничего не знаю, никого не похищал, деньги не мои, где Мухин — понятия не имею, сам его жду не дождусь». На вопрос о том, кому принадлежат деньги, не моргнув глазом ответил: «Так ему и принадлежат, Мухину».

Однако, когда его приперли к стенке, ознакомив с показаниями Оксаны, он согласился признать свою вину, но лишь отчасти: «Мухин мне девчонку приволок и попросил приглядеть. Я и сидел». — «А потом продали?..» — «Так Мухин сказал, что она сирота, а Оксана — богатая, я и подумал…»

Другими словами, Малявин попытался выгородить себя тем же манером, что и Оксана, то есть выдать себя за благодетеля, действующего исключительно в интересах ребенка. Когда следователь, чтобы ускорить события, припугнул Генку тем, что его видели во дворе дома на Брянской в день убийства Сапрыкина, а потом огорошил вопросом о Даниловой-Вильдо, тот растерялся:

— Какая-такая Данилова? Не знаю я никакой Даниловой…

— Данилова — это пожилая женщина, которая видела вас у дома Барсукова и сфотографировала девочку и которую вы за это выследили и убили.

— Не убивал я никакую Данилову!

— А кто вас познакомил с убитым Виктором Шрамковым? Мухин?

Поняв, что на него всерьез вешают убийство старухи с фотоаппаратом из Лужков и каких-то козлов из мухинского дома, которых он знать не знает, Генка струхнул и раскололся.

До десяти лет Генка рос в неполной семье — отца, который до самого Генкиного совершеннолетия числился в алиментщиках, он так никогда и не видел. Мать, работавшая на балашихинской ткацкой фабрике, приходила домой поздно и жизнью сына особенно не интересовалась: в школу ходит, отметки приносит и ладно. Отчим, рабочий литейно-механического завода, был человеком положительным, но суровым и «баловства» в доме не допускал. В результате Генка никогда не знал, что такое иметь собственную копейку в кармане, кроме тех редких случаев, когда мать по большим праздникам украдкой совала ему мелочь на мороженое. Самое удивительное, что подобный уклад сохранялся в семье Малявиных даже тогда, когда на дворе уже вовсю бушевала экономическая весна. Ко всему прочему Генке приходилось помогать матери растить маленькую сестру — в одиннадцать лет он прекрасно умел поменять подгузник, сунуть соску и уложить спать, но никогда ничего за это не имел и всегда считал это ужасной несправедливостью.