— Наслаждение и боль, Мик, — прошептала она. — Не ты лисочинил песню о наслаждении и боли?

Откуда он мог это знать? Он слышал от силы пару альбомов"стоунов", да и то ранних. Но ответить он не успел, потому что вследующее мгновение Карен заклеила ему рот. Теперь он не мог произнести низвука.

Вот тут Джека охватила смутная тревога. Он связан по рукам иногам. Не может позвать на помощь. А вдруг у нее какие-то тайные планы?Ограбление? Пытка? Разумеется, нет… Он же, в конце концов, Мик Джаггер.

Наслаждение и боль…

— Я ждала, когда же ты наконец приедешь в наш город. — Вшепоте появились зловещие нотки. Теперь она лизала длинное лезвие ножа,неизвестно как появившегося в ее руке. Металл мрачно поблескивал. — Я небогата.Я не могла прийти к тебе, как Чэпмен — к Леннону. Но я ждала тебя, Мик. — Лучифар автомобиля, разворачивающегося на стоянке, пробили тонкие занавески иударили ей в лицо. В желтоватом отсвете ее глаза стали такими же, как у ЧарлзаМэнсона. — Я знала, что ты придешь ко мне. А со временем и все остальные. — Онаглубоко вдохнула, впилась ногтями в грудь Джека. Тот дернулся от боли. — Этосудьба, ничего больше. А от судьбы никому не уйти, Мик. Никому.

У Джека гулко забилось сердце. Его затрясло. Если б не кляп,зубы выбивали бы дробь. Он глухо застонал, дернулся, но она тут же приставилалезвие ножа к его шее. Джек почувствовал укол, что-то теплое потекло по шее наподушку.

— Заткнись и замри, Мик, — прохрипела она. — Я всю жизньслушала твой гребаный голос. Теперь тебе придется послушать меня.

Джек не мог говорить, но струйка слюны нашла щель в кляпе ипотекла по подбородку. Груди Карен болтались над ним, но его они уже невозбуждали.

— Чэпмен был дилетантом, — прошипела она. — Леннон слишкомлегко отделался. Пара выстрелов, и готово. — Она зевнула, потянулась. — Но мы стобой, Мик, сначала познакомимся поближе. У нас будет, что вспомнить. Я думаю,ты этого заслуживаешь.

Безумие в глазах женщины нарастало с каждой минутой. Слезыпокатились по щекам Джека.

— Эй, Мик, не плачь. Будь мужчиной!

Джек дернулся вновь и поплатился еще одной раной на шее.

— Наслаждение и боль, Мик, — рявкнула Карен. — Сейчас мыпотрахаемся, если у тебя еще встанет, а потом я вырежу аккуратненькое сердечкоу тебя на груди. Потом мы снова потрахаемся, и я изменю тебе голос на сопрано.Ты смог бы петь песни "Бич бойз", если бы я оставила тебя в живых.

Джек в очередной раз попытался вырваться, но эта сучказнала, как вязать узлы. Он умоляюще взглянул на нее глазами Мика Джаггера, новыражение ее холодного, бессердечного лица не изменилось.

— Нам некуда спешить, Мик, — проворковала она. — У насвпереди целая ночь, — оскалилась, а когда наклонилась, чтобы укусить за плечо,напевно прошептала: — "Давай проведем время вместе".

Ночь выдалась жаркой и липкой — обычное дело для летнегоНового Орлеана.

Варли остановился, чтобы взглянуть на свое отражение ввитрине. Что ж, в любом ночном клубе его примут за своего. В меру подложенныеплечи пиджака, узкие лацканы, китайский шелковый галстук с десятками вышитыхвручную сиамских бойцовых рыбок, темно-серые брюки-клеш, двухцветные кожаныеботинки на "танках".

Однако за преданность моде приходилось платить: от потарубашка уже прилипла к спине, ботинки жали, тщательно уложенный под мусс кокпревращался в бесформенную копну.

Слава Богу, страдать оставалось недолго. Из бара,расположенного в паре кварталов, нежно несся звук вожделенного"баса". Он поставил ногу на бампер автомобиля, чтобы завязать шнурок,и краем глаза поймал надпись, сделанную черной краской на стене банковскогоздания: ПРАВЯТ ВАРГРЫ.

* * *

В этой части города подобных надписей хватало, но слово"варгры" встретилось ему впервые. В нем словно пропустили одну илидве гласные. Варли зашагал дальше, выбросив слово из головы.

Бар располагался в торговом районе, неподалеку отуниверситетских кампусов. С наступлением темноты поток домохозяек сходил на нети улицы оставались в распоряжении студентов. Здание, примыкающее к бару справа,давно уже снесли, пустырь превратился в импровизированную автостоянку, стена —в холст для граффити. За последние десять лет бар несколько раз менял названиеи владельцев, но в нем по-прежнему звучала живая музыка.

Вечер давно уже начался. Студенты в травленых джинсах отКэлвина Кляйна и теннисках поглядывали на панковатых, с немыслимыми хайрамидевиц, кучкующихся на углу. Варли взглянул на стену, скорее автоматически, чемс интересом. Дважды в год владелец здания белил ее, тем самым открывая новыевозможности для самодеятельных художников-вандалов.

Вроде бы новых шедевров в галерее не появилось: выраженияюношеской любви, "классовые лозунги", названия логотипы любимыхгрупп, какие-то требования, ругательства… ан нет, поверх всего, цветом алойкрови, — "ПРАВЯТ ВАРГРЫ".

Косяк входной двери подпирали двое крепких молодых парней,один пониже ростом, второй — повыше. В кожаных куртках с отжеванными рукавами ирваных джинсах, остриженные "под бритву", с кобрами и шипастымирозами, набитыми на мускулистых руках. Тот, что пониже, уперся ладонью в плечоВарли, остановив его. Перед носом Варли появились три пальца, похожие навенские сосиски.

— Что бы это значило, Сандер? — задал риторический вопросвысокий. — Уж не хочет ли этот тип проехать на халяву?

— Нет, Хью, — усмехнулся маленький. — На это у него кишкатонка. — И его черные глазки с вызовом уставились на Варли.

Варли покраснел, протягивая влажную от пота пятерку. Сандерчто-то буркнул, взял деньги, передал Хью, который держал во второй лапище пачкумятых бумажных купюр. Тот. вытащил из пачки две долларовые бумажки, сунулВарли. Сандер отступил в сторону, освобождая проход. Варли почувствовал, какони провожают его взглядами.

В клубе царила темнота. Светились только реклама пива надбаром да с полдюжины прожекторов, направленных на сцену. По утверждениюменеджера, работала система кондиционирования, но множество потных тел иоткрытая дверь сводили ее воздействие к нулю.

Гремела музыка. От грохота ударных и воя бас-гитарызавибрировали пломбы в зубах. Барабанные перепонки едва не лопались.

Трое музыкантов кожаными куртками без рукавов напоминалипарней, стоявших у входа: лидер-гитара, высокий, очень худой, короткостриженный блондин-альбинос, от затылка до пояса — косичка, оплетенная бисером,бас-гитара, молодой латинос с иссиня-черным хайром дыбом, и ударник, чуть ли немальчишка, но Варли понимал, что ему никак не меньше восемнадцати, иначе его непустили бы в бар, где продают спиртное. Наголо выбритая голова придавала емусходство с младенцем, пусть из уголка рта и торчала сигарета. Лысый ударникнабрасывался на свои стояки с яростью драчуна-мужа, мутузящего свою жену.Басовый барабан украшало изображение головы волка с разинутой пастью ипоблескивающими красными глазами: кто-то приклеил на их место велосипедныеотражатели. Под нижней челюстью волка бежало слово: ВАРГРЫ.