Грин обычно заканчивал работу в семь часов. Бросал фартук,менял на десять долларов четвертаков и начинал изучать перечень дисковмузыкального автомата, как врач изучает болезнь. Разом скармливал машине подесятку монет, занимая ее на полвечера, и заказывал незнакомые ему диски. Кмузыкальному автомату он никого не подпускал. Если кому-то из местных хотелосьпослушать свою любимую мелодию, Грин вежливо, но твердо, так, что Розман незамечал, объяснял, что на этот вечер музыкальный автомат занят. Парень он былкрепкий, так что на рожон местные обычно не лезли.

День за днем он слушал музыку, даже когда мыл посуду. Каждаяновая песня несла в себе надежду, но после нескольких нот она таяла, каксладкая карамелька во рту. Его раздражало, что все воспринимают музыку какнепременную добавку к еде и разговорам. Неужели только он понимал, что естьмузыка?

В четверг, в три тридцать пять пополудни, когда потокпосетителей, жаждущих ленча, давно уже спал, Грин наконец дождался своего. Онстоял над раковиной с грязной водой, ногтем отковыривая от тарелки очень ужкрепко прилипший кусочек еды, когда из динамиков донесся резкий перезвонгитарных струн. Грин выпрямился, вода с тарелки стекала в раковину.

— Господи, — выдохнул он.

Бросил тарелку в раковину, вышел на танцплощадку. Застыл какзачарованный, впервые его лицо осветила улыбка. Группа играла хэви-метал, этупесню он, должно быть, слышал тысячу раз, но внезапно, по какой-то необъяснимойпричине, он сумел уловить в ней истину.

Песня говорила с ним, открывалась ему, словно записали еекаким-то таинственным кодом, который только теперь ему удалось расшифровать. Онстоял на линолеуме, с пальцев капала грязная вода, и слушал секреты,недоступные никому. В словах, которые слышали все, говорилось о женщине,темноте, жалости, то были человеческие слова, призванные скрыть истинноепослание от непосвященных.

После того как песня закончилась, он простоял еще добрыхпять минут, потрясенный открытием. Давно уже пошла другая песня, но он ее неслышал, не слушал. Его поиски завершились.

С этого момента песня принадлежала только ему. Каждый деньон набивал музыкальный автомат четвертаками, пряча свое сокровище средивыбранных наугад попса и хард-рока. Проводил время в сладостном предвкушении,пока наконец внезапно, повергая в экстаз, в его ушах не начинали звучатьзнакомые аккорды.

Музыка обнимала его, ласкала, каждым своим звуком давалапонять, что в этой жизни, несмотря на все ее тяготы, несмотря на хмурыхуправляющих и приставучих официанток, несмотря на окружающие его грязь идерьмо, есть что- то особенное, что-то, принадлежащее только ему. И никто,никто не знал о том ни с чем не сравнимым, чуть ли не сексуальном наслаждении,которое испытывал он, слушая свою любимую песню.

Чары её защищали от всех бед и несчастий. Обжигающая вода, вкоторой он мыл посуду, становилась чистой и прохладной, растрескавшуюся кожурук смазывали увлажняющим кремом, пустота жизни внезапно заполнялась, словно втрех минутах и сорока двух секундах, на протяжении которых звучала песня, оннаходил любовь, семью, дом, боль последних тридцати лет становилась выдумкой, адавние мечты — реальностью.

Все заметили произошедшую в нем перемену. Грин сталдружелюбным, общительным, вежливым. Не счел за труд запомнить имена поваров ираздатчиков. Они поначалу сторонились его, но с помощью песни Грин смогзавоевать их доверие. Какое-то время спустя песня звучала в нем день и ночь, ипо телу разливалось блаженство. Он надеялся, что состояние это будет длиться,длиться и длиться.

Его последний день во "Дворце" поначалу непредвещал ничего необычного. Во время ленча Грин мыл посуду, потом на какое-товремя заменил раздатчика, чтобы тот мог перекусить. К музыкальному автоматуподойти еще не успел, но это его не волновало. Все шло как по писаному. Одна изофицианток прошла мимо, сказала, что ей нравится его улыбка, и потом онподумал, что девушка очень даже ничего. "Пожалуй, надо пригласить ее насвидание, — мелькнула мысль. — Или просто поболтать с ней. Отчего бы не поболтать?"

И тут из музыкального автомата внезапно зазвучала песняГрина. Совпадение удивило и порадовало его.

— Господи, — прошептал он себе под нос, вытирая грязнойтряпкой прилавок. — До чего же хорошо. До чего же все хорошо.

А потом он услышал голос, неприятный, пронзительный голос,накладывающийся на песню, как скрип вилки по тарелке. Это какая-то ошибка,поначалу подумал он, что-то с динамиками или антенной. На песню наложиласькакая-то другая мелодия. Он с нетерпением ждал, когда же все придет в норму, молилБога, чтобы все пришло в норму, молил, чтобы осталась одна его песня в еетайном великолепии…

Но увидел его, Дейва, сына Розмана, который стоял умузыкального автомата с пригоршней четвертаков, покачивая бедрами в тактмузыке. И пел.

Злость начала подниматься в Грине, злость, тут жесменившаяся ужасом. Придурок портил песню, его песню, но самое страшноезаключалось в другом: с губ Дейва слетали не слова песни, а секреты, доступныетолько Грину, секреты, которые теперь слышали все. Выходит, придурок тоже ихзнал.

У Грина поплыло перед глазами, ноги уже не держали его.Пробормотав Розману, что ему нехорошо, Грин, волоча ноги, вышел из ресторанапод жаркое, клонящееся к западу солнце. Он видел лицо Дейва, его идиотскуюулыбку. Вроде бы он произносил слова песни, но вместе с ними с его губсрывались и секреты. Грин оперся о капот своего автомобиля, уставившись в пыльи гравий стоянки, его вырвало. Лицо дружелюбной официантки превратилось взлобную маску, надежды на нормальную жизнь утонули в потоке блевотины,выплеснувшейся из рта.

Он сел за руль, завел двигатель, умчался прочь, до самойночи ездил неведомо где. Почему в этот раз не сработало, сверлила голову мысль,почему никогда не срабатывает? Время текло незаметно, он пытался вернуть себепесню, пытался убедить себя, что ничего он не потерял, что ему лишь приснилсядурной сон. И еще не оставил этих попыток, когда увидел Дейва, идущего отресторана домой.

В горле у Грина что-то пискнуло, он надавил на педальтормоза, поравнялся с Дейвом.

— Хочешь прокатиться? — хрипло спросил он.

Дейв улыбнулся ему, как хорошему другу.

— Конечно. Я живу недалеко, по этой дороге. — Он скользнулна пассажирское сидение, с восторгом оглядел салон "крайслера".

В этой сельской местности тянущиеся вдоль шоссе полячередовались отдельными домами. Грин не знал, куда он едет, он вообще плохоориентировался в этом районе, но понимал, что должен съехать с главной трассы,подальше от людей, подальше от боли, разрывающей голову.

Завороженный радиоприемником "крайслера", Дейв ине заметил, как Грин свернул на проселок, тянувшийся вдоль давно ужепересохшего ирригационного канала. Проселок упирался в заброшенный амбар,силуэт которого вырывал из темноты лунный свет.