Примерно час он усердно работал, но постепенно его мысли начали отдаляться от книг. Обстановку вокруг, отвлекающую внимание, и собственную нервозность невозможно было игнорировать. К этому времени ветер стал настолько сильным, что началась настоящая буря. Старый дом, хоть и был прочным, казалось, содрогается до самого фундамента, ветер ревел и выл в его многочисленных дымоходах и необычных старых фронтонах, издавая странные, неземные звуки в пустых комнатах и коридорах. Даже большой сигнальный колокол на крыше, наверное, ощущал силу ветра, так как веревка слегка поднималась и опускалась, словно колокол иногда покачивался, и гибкая веревка падала на дубовый пол с жестким и гулким стуком.

Слушая этот звук, Малькольмсон вспомнил слова доктора: «Это та веревка, на которой палач вешал жертв жестоких приговоров судьи». Он подошел к углу камина и взял веревку в руки, чтобы рассмотреть. Она, казалось, таила в себе некий смертельно опасный интерес, и пока молодой человек стоял там, он на несколько мгновений погрузился в размышления о том, кто были эти жертвы, и о мрачном желании судьи всегда иметь такую ужасающую реликвию перед собой. Пока Малькольмсон стоял так, качание колокола на крыше время от времени приподнимало веревку, но потом появилось новое ощущение – нечто вроде дрожи в веревке, будто по ней что-то двигалось. Инстинктивно взглянув вверх, студент увидел, как большая крыса медленно спускается к нему, глядя на него в упор. Уронив веревку, он отпрянул назад с приглушенным проклятием, а проклятая тварь снова взбежала по веревке наверх и исчезла, и в тот же мгновение Малькольмсон осознал, что издаваемый крысами шум, который на время прекратился, начался снова.

Все это заставило молодого человека задуматься, и ему пришло в голову, что он так и не поискал нору этой крысы и не осмотрел картины, как намеревался. Он зажег другую лампу, без абажура, и, подняв ее вверх, встал напротив третьей от камина картины с правой стороны, где вчера ночью на его глазах исчезла крыса.

Взглянув на нее, Малькольмсон так внезапно отшатнулся, что чуть не выронил лампу. Смертельная бледность разлилась по его лицу, а лоб покрылся крупными каплями пота, и он задрожал, как осиновый лист. Но студент был молод и отважен, поэтому взял себя в руки и через несколько мгновений снова шагнул вперед, поднял лампу и рассмотрел картину, которую протерли от пыли и вымыли, и теперь она была ясно видна.

На картине был изображен судья в своей красной мантии, подбитой горностаем. Лицо его было сильным и безжалостным, злым, коварным и мстительным, с чувственным ртом и крючковатым носом багрового цвета, похожим на клюв хищной птицы. Кожа на других участках лица имела трупный оттенок. Глаза горели странным огнем, их выражение было ужасно злобным. Глядя на эти глаза, Малькольмсон похолодел, так как они были точной копией глаз той большой крысы. Тут лампа чуть не выпала из руки студента – он увидел крысу, которая смотрела на него своими злобными глазами сквозь дыру в углу картины, и отметил внезапно прекратившийся шум, издаваемый другими крысами. Тем не менее Малькольм взял себя в руки и продолжал рассматривать картину. Судья сидел на огромном кресле резного дуба с высокой спинкой, справа от большого каменного камина, где в углу свисала с потолка веревка, конец которой лежал кольцами на полу. С чувством, похожим на ужас, Малькольмсон узнал ту комнату, где он стоит, и огляделся со страхом, словно ожидал увидеть за своей спиной кого-то чужого. Затем он взглянул на угол камина – и с громким криком выронил лампу.

Там, в кресле судьи, позади которого висела веревка, сидела крыса со злыми глазами судьи, и теперь их взгляд стал еще более злобным и полным жестокой насмешки. Воцарилась тишина, прерываемая лишь завываниями бури снаружи.

Упавшая лампа привела Малькольмсона в чувство. К счастью, она была сделана из металла, и поэтому масло не разлилось, а практическая необходимость заняться ею сразу же погасила нервные страхи молодого человека. Погасив лампу, он вытер пот со лба и на несколько секунд задумался.

– Так не пойдет, – сказал он себе. – Если я буду продолжать в том же духе, то превращусь в безумца. Это следует прекратить! Я обещал доктору, что не буду пить чай. Он был совершенно прав! Должно быть, мои нервы пришли в полное расстройство. Странно, что я этого не замечал. Я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Тем не менее теперь все в порядке, и я больше не буду таким глупым.

Потом он смешал себе добрый стакан крепкого бренди с водой и решительно сел за работу.

Прошел почти час, и Малькольмсон поднял глаза от книги, встревоженный внезапной тишиной. Снаружи ветер завывал и ревел громче, чем прежде, а дождь потоками хлестал в окна, стуча по стеклам, как град, но в доме не раздавалось ни звука, не считая эха ветра, который ревел в большом дымоходе, и время от времени слышалось шипение, когда несколько капель дождя проникали в дымоход в минуту затишья бури. Огонь угасал, и языки пламени перестали взлетать вверх, хотя от очага распространялось красное сияние. Малькольмсон внимательно прислушивался и вскоре услышал очень слабый тонкий писк. Он доносился из угла комнаты, где висела веревка, и студент подумал, что это она поскрипывает по полу, когда раскачивающийся колокол заставляет ее подниматься и опускаться. Однако, посмотрев вверх, он увидел в тусклом свете большую крысу, которая прильнула к веревке и грызла ее. Веревка уже была почти перекушена – Малькольмсон видел более светлые волокна там, где она лишились верхнего слоя. У него на глазах крыса закончила свое дело, и откушенный конец со стуком упал на дубовый пол, а огромная тварь осталась висеть, подобно узлу или кисти на конце веревки, которая теперь начала раскачиваться взад и вперед. На мгновение Малькольмсона охватил еще один приступ страха, когда он подумал, что теперь возможность позвать помощь из внешнего мира исчезла, но его сменил сильный гнев, и, схватив книгу, которую он читал, молодой человек швырнул ее в крысу. Бросок был метким, но не успел снаряд достичь цели, как крыса спрыгнула и с мягким стуком ударилась об пол. Малькольмсон кинулся к ней, но она бросилась прочь и исчезла в темном углу комнаты. Студент же почувствовал, что его работа на эту ночь закончена, и вознамерился на этот раз изменить монотонность своих занятий, устроив охоту на крысу. Он снял с лампы зеленый абажур, чтобы ее огонь освещал большее пространство. После этого мрак в верхней части комнаты осветился, и потоке света, более ярком по сравнению с царящей раньше темнотой, картины на стене стали ясно видны. Со своего места Малькольмсон видел прямо напротив себя третью картину на стене справа от камина.

Он в изумлении протер глаза, а потом его охватил сильный страх.

В центре картины появилось большое неровное пятно бурого холста, свежего, как тогда, когда его только натянули на раму. Фон остался таким же, как прежде, – кресло, угол у камина и веревка, – но фигура судьи исчезла.

Малькольмсон, похолодев от ужаса, медленно обернулся, и тут его начала бить такая сильная дрожь, что судент затрясся, как паралитик. Казалось, силы покинули его, он лишился способности действовать, и двигаться, и даже думать. Мог только видеть и слышать.

В большом кресле резного дуба с высокой спинкой сидел судья в своей красной мантии, подбитой горностаем. Его злобные глаза мстительно горели, а на губах играла жестокая улыбка, полная торжества, когда он приподнял свою черную шапочку. Малькольмсон почувствовал, что кровь отливает от сердца, как бывает в моменты затянувшегося напряженного ожидания. В его ушах звучало пение. Снаружи он слышал рев и завывание бури, сквозь которые до него донесся бой больших часов на базарной площади – часы пробили полночь. Некоторое время, показавшееся ему бесконечным, Малькольмсон стоял неподвижно, словно статуя, широко раскрыв полные ужаса глаза и почти не дыша.