– Мне очень жаль, – сказал Джеффри.

– Когда? – дрожащим голосом спросил Пол.

– В прошлую субботу, – сказал Джеффри и в точности рассказал Полу, что произошло.

Скрыл только факт кастрации. Пока он говорил, Пол качал головой, словно не верил своим ушам. Когда Джеффри сознался, что именно он убил Дженни, отец раскрыл рот.

– Я не… – Джеффри остановился.

Он хотел было сказать, что у него не было выбора. Сейчас он не был в этом уверен. Может, все-таки выбор был. Может, Дженни Уивер не решилась бы нажать на курок. Может, она до сих пор была бы жива.

Мужчины смотрели друг на друга, никто из них не знал, что сказать. Глаза Пола затуманились. Он был слишком шокирован.

– С такой матерью, – вымолвил наконец Пол, – я ожидал самого худшего.

Он указал на фотографии, лежавшие на столе.

– Вот как я о ней думаю, мистер Толливер. Я думаю о своей маленькой девочке. Не хочу думать том, что сделала с ней Ванда, о том, что она, должно быть, прожила ужасную жизнь.

Он всхлипнул.

– Я хочу думать о своей счастливой маленькой девочке.

– И это правильно, – сказал Джеффри, проникнувшись горем отца.

На его глаза навернулись слезы, и Пол, заметив их, потерял над собой контроль.

– О господи!

Дженнингс приложил руку ко рту. Его тело сотрясалось от рыданий.

– Моя бедная девочка. Мой ребенок. Мой ребенок.

Он качался взад и вперед, пытаясь успокоиться.

– Пол, – хрипло сказал Джеффри.

Перегнулся через стол, чтобы похлопать его по руке, но Пол взял руку Джеффри в свои ладони. Никогда еще мужчины не держали так его руку, и ему это было странно. Пол Дженнингс понемногу успокоился, и это было все, что Джеффри мог сейчас для него сделать.

Пол крепче сжал руку Джеффри.

– Она была таким милым ребенком.

– Да, знаю, – Джеффри тоже пожал ему руку. – Моя жена, Сара, хорошо ее знала.

Джеффри вдруг понял, что оговорился.

– Я хочу сказать – бывшая жена. Сара у нас работает педиатром.

Пол с надеждой поднял глаза.

– Она знала Уэнди?

– Да, – сказал Джеффри. – Сара говорила, что она была замечательной девочкой. Очень умной, очень милой. У нее было доброе сердце.

– Она была здорова?

На этот раз Джеффри солгал. Зачем говорить отцу, через что прошла его дочь.

– Да, – сказал он. – Она была очень здоровый ребенок.

Пол отпустил руку Джеффри и взял снимок дочери.

– Она всегда была милой. Это видно даже по младенческой фотографии. О некоторых детях сразу это скажешь. У нее было золотое сердце.

Джеффри вынул платок и высморкался. В последнюю минуту сообразил, что надо было предложить платок Полу.

– Мне очень жаль, – сказал Джеффри.

– Я не виню вас, – сказал Пол. – Виню ее. Во всем виновата Ванда. Она забрала моего ребенка. Она делала с ней ужасные вещи.

Он откашлялся и утер нос рукой.

– С нее все пошло, такой уж она человек.

Он встретился глазами с Джеффри.

– Я не виню вас, – повторил он с сильным чувством. – Не живите с этой виной, мистер Толливер. Я всю свою жизнь считал себя виноватым. Если бы я на ней не женился? Если бы обратил внимание на слухи? Если бы позволил полиции передать мою дочь врачам, чтобы они посмотрели, как обошлась с ней ее мать?..

Он зажал рукой рот, и его тело снова стало содрогаться от рыданий.

Джеффри чувствовал, как душа рвется на части. Он попытался взять себя в руки. Сейчас он думал о школьной фотографии, лежавшей в ящике стола Лэйси Паттерсон. Думал о том, через что прошла Дженни. Думал о Марке: кто знает, что ждет его, после того как он выйдет из комы? Думал и о Саре, о ее страданиях, о том, что она винит себя, потому что считает себя ответственной за своих детей. Черт возьми, они ведь и его дети тоже. Может, потому что они не родили собственных детей, они в ответе за всех детей города. Как Джеффри допустил, чтобы все это случилось? Сколько детей пострадало, и все потому, что он был слеп, не видел зла, творившегося у него под носом.

– Вы делали свою работу, – сказал Пол, словно читая мысли Джеффри. – Вы сделали все, чтобы защитить этого мальчика.

Джеффри не помог девочке, которую знал как Дженни Уивер. Не спас Марка и Лэйси Паттерсон. Не защитил никого, кроме Дотти Уивер. Она сидела у него в этом же кабинете и кормила его баснями.

– Столько всего случилось, после того как она уехала из города, – сказал Пол.

Он посмотрел на свои руки.

– Она нянчила маленьких детей по выходным дням. Эти дети тоже пострадали.

Джеффри сел, стараясь не предаваться горю.

– А ордер на ее арест выписали? – спросил он.

Пол иронически улыбнулся.

– Нет. Спустя два дня ордер был выписан на другую женщину, но она тоже скрылась из города.

Джеффри почувствовал, как на голове зашевелились волосы. В этот момент он подумал о Лэйси Паттерсон.

– А как звали ту женщину?

– Марксон, – ответил Пол и снова утер нос. – Грейс Марксон.

Лена сидела возле постели Грейс Паттерсон, слушая тихие гудки кардиомонитора. Жалюзи на окне, выходящем на больничную стоянку, были опущены, впрочем, в этот час все равно смотреть было не на что. Тедди Паттерсон сидел неподалеку в высоком кресле с откидной спинкой. Голова его была откинута, рот раскрыт. Он безмятежно храпел, как человек, у которого нет в жизни тревог. Когда Лена предположила, что Грейс виновата во всем, что случилось с их детьми, он рассмеялся ей в лицо. Паттерсон был уголовником, а потому ненавидел всех копов. Если он и был виновнее всех прочих, вряд ли он пришел бы и сказал Лене, где держат его дочь. Тедди с самого начала потребовал, чтобы Лена ушла, но Грейс по какой-то причине позволила ей остаться. Он поворчал, но согласился. Жена Паттерсона имела над ним такую власть, что без ее разрешения он и шагу не мог ступить. Грейс была главным человеком в жизни Тедди. Чем дольше Лена была с ним в одной комнате, тем яснее ей становилось, что Тедди плевать хотел на обоих своих детей.

Лена смотрела на спящую Грейс Паттерсон, поражаясь ее власти над семьей. Она не захотела, чтобы ее подключили к искусственным легким, но кислородная маска помогала ей дышать. Взбитые подушки лежали и вокруг нее, и под ней, но сразу было видно, что женщина испытывает неимоверные муки. За несколько дней Грейс быстро подошла к самому краю. Может быть, так подействовала на нее больничная обстановка, но видно было, что Грейс сейчас лежит на смертном одре. Кожа пожелтела, щеки ввалились. Из глаз непрерывно текло, у здорового человека это были бы слезы.