Порой под воздействием лекарств Зигги казалось, что он находится не в городской больнице Нью-Йорка, а в концентрационном лагере. Он нашел где-то карандаш и стал рисовать планы коридоров, сестринских пунктов и спускных желобов для грязного белья. Он запоминал маршруты и отмечал препятствия, стоявшие между его больничной палатой и внешним миром, а затем показал свои чертежи Шерри, которая все время находилась с ним, и прошептал ей, что разрабатывает план побега. Воспоминания об Освенциме были настолько яркими, что ему казалось, будто эсэсовцы прячутся в шкафах и контролируют коридоры. Шерри вспоминала, что, когда врачи хотели провести ему магнитно-резонансное исследование в сканере, он отказался туда ложиться, заявив, что прибор похож на печь крематория.

Медсестра везла кресло Зигги мимо кабинета химиотерапии, где дети были опутаны трубками и прикреплены к мониторам, и он заплакал от жалости к ним. Медсестра указала на одного из детей: «У него сегодня день рождения». Из кармана больничного халата Зигги вытащил одиннадцать долларов и дал их мальчику. На протяжении всего пути в палату он печалился, что у него больше нет при себе денег.

Через некоторое время врачи отпустили его домой, поскольку химиотерапию можно было получать и в квартире в Форт-Ли. Зигги твердо настаивал на том, чтобы никто в доме не знал, что он болен. Медсестрам приходилось подписывать соглашения о неразглашении и приходить в уличной одежде. Рак причинял Зигги такую острую боль, что медсестры оставляли ему морфий, чтобы он смог уснуть.

После морфия ему казалось, что нужно идти на какие-то совещания, и каждое утро он надевал свежевыглаженные брюки цвета хаки и до последней пуговицы застегивал рубашку, садился за обеденный стол и ожидал звонков, выкрикивая приказания.

«Шерри! Ну где ты, нужно готовиться! – кричал он. – У меня встреча с автодилерами по поводу их кредитов». Шерри подыгрывала. Однажды он позвонил Айвену и сказал, что собирается приехать на открытие нового филиала, напомнив, чтобы тот никому не рассказывал о состоянии его здоровья. Никакого филиала открывать не собирались, но Айвен тоже подыграл отцу.

В 2000 году Айвен нанял музыкального продюсера, чтобы тот помог ему записать энергичную танцевальную техноверсию хита Джона Леннона Imagine. Запись вышла 4 сентября 2001 года на лейбле Tommy Boy – по печальному совпадению, ровно за неделю до трагедии 11 сентября. Вскоре сингл попал в топ-40 в хит-параде Billboard Dance Chart.

Через несколько недель съемочная группа немецкого телеканала Channel ProSieben приехала в Нью-Йорк снимать документальный фильм, призванный запечатлеть настроения в городе после падения башен-близнецов. Айвен, ныне известный под сценическим псевдонимом Сэр Айвен, снялся в этом фильме, так как только что записал собственную версию Imagine – одной из самых известных песен о мире. Через год позвонила съемочная группа из Японии. Они узнали о ремейке Imagine, записанном Сэром Айвеном, и хотели взять у него интервью для документального фильма о том, как знаменитая песня Леннона повлияла на мир. В получившейся передаче были задействованы архивные съемки Йоко Оно и Джона Леннона, использовались также версии Imagine в исполнении Нила Янга, Стиви Уандера и Сэра Айвена. Программа вышла на старейшем японском телеканале NHK и была признана зрителями лучшим документальным фильмом года.

Зигги с сыном смотрели японский фильм на DVD-проигрывателе в апартаментах Форт-Ли. Создатели фильма были очень тронуты изложенной Айвеном историей его отца и включили в него фотографии Зигги, а также архивные снимки из Освенцима. Если до того Зигги все еще противился интересу своего сына к музыке, то теперь он убедился, что талант Айвена послужил делу сохранения памяти о Холокосте.

«Ты вдохновил меня записать песню о том, как мир станет лучше», – сказал Айвен отцу.

Сиделка Зигги Мэри Фэхи читала хит-парад журнала Billboard, который вручил ей Айвен.

«Вы должны гордиться сыном, – сказала она. – Он попал в Billboard».

«А что такое Billboard?» – спросил Зигги.

Мэри задумалась, как объяснить значение этого журнала для музыкальной индустрии, и наконец ответила: «Billboard для музыкальной индустрии – это то же самое, что Wall Street Journal для банковского дела». Это произвело должное впечатление. Зигги раскрыл сыну объятия.

«Мазл тов! – воскликнул он. – Айвен, сколько тебе заплатили? Я удвою эту сумму и подарю тебе в знак признания успеха».

Если бы Зигги не стоял на пороге неминуемой смерти, то его реакция на имя Айвена на страницах Billboard могла бы быть более критичной и более для него характерной. «Потеря времени! – закричал бы он. – Ты никогда не начнешь зарабатывать!»

Но те времена прошли. Даже хоть какая-то хорошая новость была для него глотком свежего воздуха, и он хвастался успехами сына перед всеми, кто заходил в гости. Когда кто-нибудь спрашивал о том, как Айвен начал карьеру певца, Зигги уверенно отвечал: «Вы шутите, что ли? Я сам убедил его брать уроки пения!»

Поскольку отец больше не мог выезжать из дома, Шерри пришлось председательствовать на ежегодных встречах акционеров Wilshire в одиночку. Зигги отправил ей записку, чтобы приободрить. «Ты стоишь трех мужчин», – писал он. Когда Шерри в качестве главы Wilshire Oil Company пригласили ударить в колокол на открытии Американской фондовой биржи[109], Зигги смотрел ее интервью по телевизору и невероятно гордился дочерью, как гордился бы и любой отец на его месте. На следующий день он написал ей: «Превосходно! Великолепно!»

Зигги сдержал свои обещания: никогда не голодать, вырастить здоровых и работящих еврейских детей, помочь сохранить память о Холокосте. Но оставалось еще одно незаконченное дело. Он все еще не изложил свой личный опыт для потомства. Было то, чем он еще не делился даже с собственными детьми, и у него оставалось уже мало времени, чтобы добавить собственный рассказ в постоянно увеличивающийся архив свидетельств очевидцев.

Сбор свидетельств очевидцев Холокоста начался осенью 1945 года, когда Давид Бодер, 49-летний психолог, два месяца ездил по Франции, Швейцарии, Италии и Германии, проводя аудиозаписи на новаторский для своего времени магнитофон. В то время десятки тысяч человек только что освободились из концлагерей, но не могли найти дома и жили в лагерях для перемещенных лиц по всей Европе. Бодер записал 130 интервью с бывшими узниками, как евреями, так и неевреями, а также с так называемыми посторонними – гражданами, жившими в непосредственной близости от концентрационных лагерей[110].