Зигги одним движением руки отбросил в сторону неудачи на двух предыдущих экзаменах.

«Один из клана Кеннеди сдавал экзамены на адвоката трижды, – сказал он, имея в виду Джона Кеннеди-младшего[107]. – Сдавай снова! Если ты сдашься сейчас, то останешься неудачником на всю жизнь!»

«Нет уж, – сказал Айвен. – С меня хватит. Сдача экзамена не делает человека умным или счастливым. Я уже больше года прохожу стажировку в Lowenstein Sandler, и мне жутко не нравится. Хочешь, чтобы в семье был юрист? Иди и учись сам! Кредитная документация? Залоговая собственность? Нет уж, я не хочу потратить на это свою жизнь».

В детстве Айвен ходил на бродвейские мюзиклы, и пение оставалось его давним увлечением. Он заявил отцу, что собирается делать карьеру в музыке. Для Зигги это было нестерпимо: он отчаянно пытался заставить сына отказаться от подобной идеи. Сначала он прибег к логическим аргументам, доказывая Айвену, что это просто причуда.

«Твоя семья не связана с шоу-бизнесом, – сказал он. – У тебя нет связей в музыкальном бизнесе. Ты не живешь в Голливуде, а стало быть, таких связей и не заведешь. Кроме того, это сомнительный бизнес и низкооплачиваемая работа. Средний певец умирает с голоду: он поет на улицах и в парках. Напротив, средний юрист зарабатывает 75 000 долларов сразу по окончании университета – этого достаточно, чтобы обеспечивать жену и детей, купить хороший дом, две машины и вступить в модный загородный клуб. И это средний юрист – а ты гораздо умнее среднего».

Однако лесть не оказала на Айвена никакого действия, и Зигги перешел к подкупу, предлагая ему пряник – много-много пряников.

«Если ты согласишься отказаться от своих музыкальных планов, – сказал он, – я куплю тебе хороший дом, найму дворецкого и горничную. Ты сможешь вступить в два загородных клуба по своему выбору. Можешь ездить на любых спорткарах. Я назначу тебе большую зарплату и предоставлю безлимитный счет. У тебя будет собственный лимузин с водителем, и ты станешь самым молодым посетителем ресторана 21 Club с собственным столиком». Имелся в виду легендарный нью-йоркский ресторан, популярный среди знаменитостей и влиятельных персон.

«Все это очень мило, – сказал Айвен. – Я не против материальных благ. Я люблю машины и хорошие шмотки, я люблю, когда со мной обращаются как со знаменитостью. Но я не хочу, чтобы все доставалось мне просто потому, что я сын Зигги Вильцига. Я хочу самостоятельно заслужить уважение окружающих. Я не хочу потом сожалеть о том, что даже не попытался стать певцом. Может быть, у меня не получится, но попробовать стоит. Прости. Оставь себе все эти дорогие штучки. Я хочу петь и танцевать».

«И РЕЧИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!» – закричал Зигги. Он не уважал артистов, считая их мечтателями: нормальные деньги среди них зарабатывали единицы. Когда Айвен отверг пряник, Зигги перешел к кнуту.

«Если ты не оставишь эти глупости, ты не получишь от меня ни цента. У тебя не будет крова. Не будет денег на еду и жилье. А если ты бросишь мне вызов, тебя не будет ждать теплое местечко в банке, когда ты провалишься как певец. Мне не нужны в банке подающие надежды певцы! Если ты не хочешь работу в моем банке сегодня, МНЕ НА ТЕБЯ НАПЛЕВАТЬ!»

«Не волнуйся, – сказала Айвену Наоми. – Пока я жива, у тебя будет дом, будет где есть и спать».

С самого начала брака Наоми вела себя как традиционная верная, покорная и любящая жена, но тут она решила, что не даст Зигги запугать сына угрозами. Надо сказать, что, если жена Зигги и его дети осмеливались не подчиняться ему, во многом это было связано с тем, что сам он учил их не сдаваться. Он никогда не уклонялся от борьбы за то, во что верил, – как и они.

Отпор со стороны жены поразил Зигги, но в тот момент их долгого брака не стал большим сюрпризом: в последние несколько лет муж и жена отдалились друг от друга. Чем более крупным бизнесменом становился Зигги, тем меньше внимания он уделял Наоми и совместной жизни. Они не развелись, но со временем брак превратился в пустую формальность: Зигги проводил большую часть времени в Нью-Джерси, а Наоми – во Флориде. На публичных мероприятиях вместе с отцом чаще появлялась Шерри. «Если тебя спросят, почему не пришла твоя мать, – инструктировал ее Зигги, – скажи, что она ухаживает за больной родственницей». Он оставался президентом, председателем правления и исполнительным директором крупного коммерческого банка в Нью-Джерси, так что нельзя было допустить, чтобы люди судачили о проблемах в их семье. Это ударило бы по его репутации: его стали бы считать не таким идеальным, не таким гениальным, как думали его клиенты.

За долгие годы Наоми смирилась с тем, что живет с человеком, который не только пытается контролировать все аспекты жизни как их детей, так и ее собственной, но и страдает от чудовищных воспоминаний и хронических кошмаров, причиной которых становятся какие-то несущественные факторы. Например, Зигги запретил Наоми готовить «смешанные» блюда: никакого рагу или других кушаний в этом роде – они напоминали ему об очистках, которые приходилось есть в Освенциме. В лагере он вынужден был жить в грязи и мерзости и теперь тщательно мыл руки и чистил столовое серебро, перед тем как приступить к обеду в ресторане: он оттирал малейшие пятнышки на столовых приборах, пока они наконец не были должным образом дезинфицированы. Наоми молчала, никак не комментируя его привычки.

Она следила за тем, чтобы дети не покупали ничего, что могло бы расстроить отца. Невинная на вид оловянная кружка из музея «Колониальный Вильямсбург» могла напомнить Зигги о кружках заключенных в Освенциме и вызвать новые кошмары. Когда в моду вошли черные кожаные пальто, Наоми запретила детям их носить: они слишком напоминали пальто, в которых ходили гестаповцы.

Но тут коса нашла на камень: муж собирался лишить сына возможности выбора жизненного пути. В 1982 году Айвен понял, что с него хватит стажировки в юридической фирме, и ушел. Чтобы как-то платить по счетам, прокладывая себе дорогу в музыкальной отрасли, Айвен нанялся на работу официантом в Нью-Йорке. Зигги не мог вынести мысли, что его высокообразованный сын обслуживает столики. Что он скажет людям, если его спросят, как поживает Айвен? Сын отвергал и посулы, и угрозы. Крики Зигги уже не производили того эффекта, которого он легко добивался, пока дети были моложе. Ему нужно было придумать что-то еще, чтобы вернуть Айвена. Они с Наоми уже мало общались, но он знал, как она близка с сыном, и попросил ее выступить посредником.

«Твой отец хочет сделать тебе предложение, – сказала Наоми Айвену. – Работай в банке – и он разрешит тебе заниматься музыкой, просто делай это в свободное время. Знать о том, где ты находишься, должен будет только твой отец. Пока твой секретарь может связаться с тобой в случае крайней необходимости, у тебя будут и деньги, и любимое дело».

Айвен не хотел работать в банке и на полставки, но как он мог отказать отцу, который столько страдал? Как он мог отвергнуть человека, который работал как одержимый, чтобы его семья могла жить с комфортом, и который постоянно переживал за их безопасность? Как Айвен мог подвести такого человека? Конечно же, он не мог этого сделать. Поэтому Айвен согласился снова пойти на работу в банк и одновременно развивать музыкальную карьеру. В течение следующих двадцати лет он брал на себя все творческие задачи, которые только мог найти в TCNJ: дизайн рекламных объявлений, новые маркетинговые идеи, поиск площадок под новые филиалы, планирование церемоний их открытия и организацию билетов на спортивные мероприятия и концерты для крупнейших клиентов банка. Триумф Айвена наступил, когда он заключил сделку по открытию сорока мини-отделений TCNJ в главных супермаркетах по всему Нью-Джерси: Shop Rite, A&P, Pathmark и Stop & Shop. Это произвело на Зигги большое впечатление. «Самое важное событие в истории банка»[108], – заявил он прессе.