– Это и есть решение наших проблем? – спросил он без тени сарказма в голосе.

Публика притихла.

– Возможно, – ответил Тьюринг.

– Возможно? – театрально переспросил Бёрч, который, похоже, задался целью разыграть спектакль, вместо того чтобы утомлять публику критической дискуссией.

Люди в сарае нетерпеливо переглядывались. Напряжение росло, угрожая в любую секунду вылиться во что угодно – от возмущенных возгласов до бурных аплодисментов. Фарли запомнились грязные, покрытые ссадинами пальцы Тьюринга, лихорадочно листающие записную книжку.

– Возможно, как я сказал, – растерянно повторил математик и укусил себя за тыльную сторону кисти.

Но тут случилось непредвиденное. Один из инженеров озабоченно пробормотал: «Черт…», и это слово вернуло Алану уверенность. Он усмехнулся, возразив инженеру, что не так уж это сложно, как ему кажется. Напряжение в зале сразу спало. Преимущество конструкции Алана состояло в том, что довольно сложный алгоритм можно было разбить на ряд последовательных шагов, каждый из которых представлялся относительно понятным. Три аппарата «Энигма» подсоединялись друг к другу таким образом, чтобы исключить параметры настройки в кодах через поиск в системе кодов логических противоречий. Алан использовал свойство логических противоречий обнаруживать самих себя. Фарли запомнилось, что Тьюринг несколько раз упомянул имя философа Витгенштейна – что было недопустимым отклонением от темы, – но быстро брал себя в руки. При обнаружении верной настройки цепь замыкалась, и загоралась сигнальная лампа.

Проблема заключалась в существовании пароля. Ключ к цифровому коду содержался в некоем слове или сообщении, которое нужно было заложить в машину, чтобы дать ей возможность дешифровывать дальше. То есть код нужно было взломать один раз, чтобы взламывать его дальше. И тут Алану пригодились наработки поляков. И не в том смысле, что благодаря им он больше узнал об устройстве «Энигмы». Скорее о том, какие слова могли играть роль «первичного кода». Польские коллеги заметили, к примеру, что слово wetter – «погода» – регулярно всплывает в одних и тех же местах текстов, транслируемых в эфир около шести утра. А сообщения из некоторых точек, где не происходило ничего значимого, предварялись словами: «Мне нечего вам сообщить». Все эти повторяющиеся слова и фразы давали Алану необходимые для взлома пароли.

Но Фарли не давал покоя еще один парадокс. Каким образом получилось, что Тьюринг – одна из самых беспорядочных натур, какие только Оскар видел в своей жизни, – отыскал ключ к системе высшей степени упорядоченности? В стремлении немцев к тотальной формализции он обнаружил их ахиллесову пяту. В известном смысле все мы – программируемые машины, поскольку склонны действовать согласно определенным алгоритмам. Вооруженный пониманием этого факта и законами логики, Алан пошел в наступление. И оно увенчалось успехом.

Уже в марте 1940 года команда Блетчли сконструировала аппарат по его чертежам. Монстр цвета бронзы имел верных два метра в длину и столько же в высоту. Он ревел, как стая разъяренных львов, и при этом требовал бережного к себе отношения. Бедняжка Рут, будущий оператор, сажала масляные пятна на блузы, чем безнадежно испортила по крайней мере две из них. Кроме того, время от времени ее било током.

В общем, аппарат Тьюринга имел множество недостатков, и Фарли меньше всего ожидал от него бесперебойной работы.

– Думаете, из этого выйдет толк?

Этот вопрос Оскар задал Тьюрингу во время вечерней дискуссии, где речь шла не столько о возможностях аппарата, сколько о самоуверенности его автора.

Позже кембриджский математик Гордон Уэлчман[61] внес в конструкцию некоторые усовершенствования – предложив, помимо прочего, конструкцию «диагональной доски». Дальше начались чудеса. Уже в начале весны того же года группа из шестого барака взломала коды люфтваффе и немецкой артиллерии. Некоторое время вражеские шифровки читались как страницы открытой книги, и это казалось чистым безумием. Информация, переданная в Управление противовоздушной обороны и Министерство вооруженных сил, воистину не имела цены. Она касалась не только воздушных налетов на Данию и Норвегию, но и раскрывала планы фашистов на бомбардировки Великобритании. Часто становилось известно точное время и место атаки, иногда – количество самолетов, которые противник потерял в бою, и сколько было введено взамен потерянных. Машины Алана Тьюринга стали для Англии благословением Божиим. Каждая из них имела собственное имя – «Агнес», «Эврика», «Отто». Фарли скоро полюбил их пикающий звук, «мелодию логики», как назвал его Уэлчман. Конструктора почитали как оракула, поздравления из Лондона шли нескончаемым потоком.

Фарли оставалось только удивляться, глядя на Тьюринга. Трудно было истолковать его настроение. Бывали дни, когда он глаз не смел ни на кого поднять, а в другие загадочно улыбался. Он не производил впечатление триумфатора, но это как раз было понятно: слишком много еще предстояло сделать. Пароли «Энигмы» менялись раз в сутки, около полуночи. Алан и его коллеги нащупали слабые стороны противника. В частности, то, что нацисты порой недостаточно «творчески» подходили к выбору пароля и, вместо того чтобы использовать случайные числа, брали ряд букв на коммутационной панели или те, что стояли по диагонали. Так в работе «анти-Энигмы» приходилось делать поправку на человеческий фактор – попросту говоря, лень и халатность.

Постепенно Алан переместился в восьмой барак, чтобы заняться там куда более сложным морским кодом. Он заметно подустал, и это не могло не беспокоить начальство.

– Смотри за ним, Оскар, – говорили военные Фарли. – Ты живешь с ним в одном бараке.

Но тот так и не смог понять своего соседа. В отличие от немецких операторов, Алан как будто ничего не делал регулярно. Он мог спать до полудня или исчезнуть из барака на рассвете. Однажды – это был один из их последних дней в Краунс-Инн – Алан читал за завтраком «Нью-Стейтсмен». Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: что-то произошло. Глаза математика покраснели и опухли, как будто он рыдал всю ночь напролет. Фарли из деликатности воздержался от расспросов.

На самом деле это был чистой воды идиотизм. Если коллега пребывал в кризисе, стоило взять его под опеку. Но эти слезы внушали Фарли скорее не отеческие, а сыновние чувства. Они напомнили Оскару один случай из его детства, когда заплакал его отец. Тогда, как и теперь, Фарли испугался. Ведь на Алане держался весь Блетчли. Случись с ним что – и вся работа пошла бы насмарку. Оскар вглядывался в Тьюринга. Тот невозмутимо разгадывал кроссворд в газете, что несколько не вязалось с красными от слез глазами. В конце концов Фарли не выдержал:

– Послушай, Алан, что происходит? Может, я могу что-нибудь для тебя сделать?

Тот взглянул на Фарли поверх газеты.

– Привет, Оскар, я тебя не видел… Ты что-то сказал?

– Что я могу для тебя сделать?