Так что мы без всякой надежды ехали в буржуазный семнадцатый округ, где домовладельцы слишком хорошо знают цену своим квадратным метрам и отличаются редким снобизмом по отношению к квартирантам. Сентябрь уже предупреждал о своем скором приходе желтыми листьями, и мы подумывали, не стоило ли согласиться на ту мансарду с неразборчивым хозяином, за которую так агитировал агент по недвижимости.

У подъезда нас встретил усатый человек в желто-синем кашне. Он также мало походил на среднестатистического агента по недвижимости, как Сальвадор Дали — на банковского служащего.

— Вы быстро реагируете, — сказал он, пожимая руку Гийому. — Я разместил объявление только вчера.

— Мы давно ищем, — многозначительно ответил муж. Агент улыбнулся в подкрученные усы и сделал приглашающий жест рукой в сторону двери.

Квартира с порога сообщала, что здесь жили непростые люди. В прихожей развалилось оранжевое кресло-пуф, на стене коридора зеркальной плиткой был выложен силуэт убегающего человека, плита и холодильник были обклеены комиксами про Тентена, а разноцветные комнаты наполнены мебелью явно собственного производства. Я с восторгом показывала Гийому миниатюрное креслице с широким подлокотником для бокала вина и пепельницы и разноуровневый диван, на котором можно сворачиваться питоном. Муж отзывался вежливыми междометиями: он был занят изучением розеток, окон и батарей.

Я зашла в спальню, и тут меня, что называется, проняло! На стене висела картина, с которой, обернувшись через плечо, на меня смотрела грустная женщина. Она была нарисована карандашами, простыми серыми графитными карандашами разной степени мягкости, и из-за того, что строгие, полупрозрачные штрихи 4Т переплетались с развязными, жирными штрихами 5М[40], контуры тела казались движущимися, а глаза — пульсирующими.

— Ой, — непроизвольно вырвалось у меня.

Агент, сопровождавший меня по комнатам, встал рядом.

— Это что-то из коллекции предыдущего жильца. — Он неопределенно крутанул рукой в воздухе. — А что, вам нравится?

— Очень, — честно ответила я, любуясь линиями, которые поймали, как в ловушку, ускользающую красоту шестого десятка. — Натурщица очень характерная, и видно, что художник к ней неравнодушен. Смотрите, она как будто бы сейчас двинется! Так уловить грацию, так схватить позу — этот рисовальщик настоящий мастер. Интересно, там есть подпись?

Я с любопытством подалась вперед.

— Ро… Дегар… Во, — попыталась я расшифровать каракули в правом нижнем углу холста.

— Роже Донкур-Верье, — подсказал агент.

— О, так вы его знаете!

— Немного.

— А натурщица — какая-нибудь известная французская актриса?

Повисла пауза.

— Это моя жена.

Я в изумлении повернулась: он пристально смотрел на картину и еле заметно тряс ладонями.

— Мы прожили здесь двенадцать счастливых лет, а четыре месяца назад она умерла. Все так быстро произошло, я даже не успел опомниться, сгорела буквально в две недели. От рака легких сгорают очень быстро, так сказал врач. Четвертая стадия… А я ничего не замечал. Ну, покашливала, подумаешь. Марчелла… Моя Марчелла. Ненавидела врачей! Она итальянка. Такая сильная, гибкая, страстная! Разве какая-то болезнь могла ее угомонить! А вот нате ж… Мы все время ссорились, кричали так, что соседи звонили в полицию. А потом мирились. И когда мирились, я ее рисовал.

Он глядел на картину влажными глазами и теребил пальцами край жилетки. Надо было что-то делать: очень неуютно быть в присутствии плачущих мужчин, когда им больше пяти лет.

— Вы рисовали ее в последние дни? — спросила я первое, что пришло в голову.

Он не смог ответить и замотал головой, пытаясь справиться с волной воспоминаний.

— И правильно, не нужно было, — заявила я деловито, как будто это меня хоть сколько-нибудь касалось. — Ни одна женщина не захочет увековечивать свою болезнь.

— Она была красива до последнего вздоха… — «Агент» разговаривал сам с собой, но я сделала вид, что эта реплика — часть диалога.

— Не сомневаюсь, — тем же деловитым тоном продолжала я. — Но, захотев нарисовать ее в тяжелый период, вы как художник проявили бы больший интерес к болезни, чем к красоте вашей жены. Она бы ничего не сказала, но в душе ей было бы обидно. Вы правильно сделали, что позволили ей уйти уверенной в своей неотразимости.

«Что я несу, ну что я несу, — пронеслось у меня в голове. — Хоть бы уж Гийом зашел и спас меня!»

— Возможно, — одними губами сказал «агент» и, энергично вдохнув, полез за платком в карман жилетки.

— Совершенно точно вам говорю. Как женщина, — заявила я с нарочито серьезным выражением лица.

Художник посмотрел на меня обескураженно, а потом заулыбался. В спортивных штанах и сандалиях на плоской подошве, я сама себе казалась существом среднего пола. Особенно в сравнении с этой музой в раме.

В комнату вошел Гийом.

— Так вам нравится квартира? — с напускной строгостью спросил «агент».

Мы с Гийомом переглянулись и закивали.

— Ну так берите ее! — сердито прикрикнул он.

— А как же досье? — растерянно спросил Гийом, вытаскивая из портфеля восьмидесятистраничный томик.

— Да ну к черту его, это досье! — совсем разошелся мужчина. — Окажу еще одну услугу этому дурацкому агентству. Они сегодня звонили мне, чтоб отменить визиты — какая-то накладка со временем произошла. А я подумал, чего людям день ломать, раз я все равно тут вещи собираю, заодно и покажу мое логово. Чем скорее жильцы найдутся, тем лучше — я ведь в Аргентину собрался уезжать. У меня там дочка с зятем живут. В общем, скажу агенту, что я уже вас одобрил.

— Сп…спасибо, — заикнувшись от неожиданности, пробормотал Гийом.

— Мы хорошие! — заверила я. — Да я вижу, — смягчившись, отозвался художник. — Осваивайтесь, в общем, а я пойду коробки запечатывать.

И он вышел. Стараясь не визжать от радости, мы бросились обниматься.

— У тебя будет духовка, — сдавленным от счастья голосом проговорила я.

— А у тебя — ванна! — восторженно ответил Гийом.

А у Кьяры, подумали мы одновременно, будет франко-русская школа в пределах пешей досягаемости.

Первое, что я почувствовала, — батареечное тепло. Второе — воздух, который пах не мусором и сыростью, а кремами и домашней едой. Затем до одурманенного перелетом и долгой дорогой из аэропорта сознания дошло, что кроме меня и Кьяры, чемодана и складной коляски в прихожей помещается еще куча вещей, в том числе пианино и детский складной велосипед. Сердце наполнилось ликованием, в спине стали самопроизвольно расслабляться мышцы: я снова дома, я белый человек!