Она не понимала, что хорошую пищу следует вкушать в веселии и душевном благорасположении. Никто не объяснил ей вовремя, что ревностно исполняемые ею обязанности хорошей хозяйки не кончаются на том, чтобы подать на стол превосходные кушанья, но требуют вдобавок еще и приветливого выражения на лице, а у Фердинанда Лернера был не тот характер, чтобы навести жену на такое открытие, так как ему не требовалось разделять с кем-то свои радости. Хотя он был ненамного старше Теодора, у него уже наметилось солидное брюшко.

— Рядом с твоей салфеткой лежит письмо, — сказала Изольда. — Если я не ошибаюсь, это почерк твоего брата Теодора. Прежде чем ты его вскроешь, давай сразу договоримся — больше никаких кредитов, никаких приглашений пожить в Цандгофе (так назывался дом аптекаря), никаких рекомендательных писем и поручительств перед кем бы то ни было, даже перед тюремным священником…

— Изольда, ты преувеличиваешь!

— Наоборот, преуменьшаю. Из-за Теодора я чувствовала себя точно в осаде. Нас все время забрасывали письмами с требованием денег какие-то люди, которых наверняка он подослал, хотя сам и не признается в этом. У нас уже побывала полиция, когда расследовалось это дело о мошенничестве. В Линце такое даром не проходит. Хоть бы ты трижды ни в чем не виноват, все равно надо соблюдать внешние приличия и выбирать, с кем ты общаешься. Он это, конечно, и сам знает, но не хочет с нами считаться. Никакого благородства!

Последнее было, может быть, самым обидным обвинением. Во время последней стычки с Изольдой Теодор, как он потом объяснил Фердинанду, высказал ей неприкрытую правду. И зерна этой правды попали на благодатную почву, породив в ее душе неутолимую жажду мести, хотя это, пожалуй, было бы слишком сильно сказано, просто она с тех пор еще больше не жаловала деверя.

— Наверное, лучше всего сжечь это письмо в кухонной плите, не читая. — Ее рука потянулась к колокольчику, чтобы вызвать кухарку.

Но Фердинанд уже развернул послание и начал читать:

— "Дорогой брат Фердинанд! Когда ты будешь читать это собственноручно написанное на пишущей машинке письмо, то, возможно, при этом напоминании о существовании одного доброго человека перед твоим внутренним взором возникнет образ упомянутого лица, которое почло за благо добровольно скрыться в тумане безвестности. Порой смутная молва что-то доносила о его судьбе; по слухам, он то будто бы умирал, то вновь воскресал, то ходил в женихах, то оказывался уже женатым и наконец сделался добропорядочным бюргером и налогоплательщиком; сам же он хранил полное молчание и, размышляя о судьбах человечества, о людских радостях и горестях, крепнул душой и телом. Маммоностихийные приливы и отливы, сопровождавшие его на беспокойном жизненном пути, понемногу уступили место приличному для подданного родного отечества ровному движению по гладкой узкоколейной дороге, которая вскоре, согласно честолюбивому замыслу, должна заработать на полную мощность".

— Этот напыщенный, невыносимо шутовской тон только и нужен ему для того, чтобы затемнить реальность. Достаточно вспомнить, в каком состоянии его застал тогда кузен Нейкирх!

— Не стоит обижаться на его шуточки, — сказал Фердинанд Лернер. — Это был обычный тон между нами. И в студенческой корпорации тоже было принято выражаться в юмористическом духе, и многие из ее членов стали весьма уважаемыми людьми. "Маммоностихийные явления" — хе-хе! — так мы тогда говорили, когда оказывались на мели.

— Неужели ты находишь что-то забавное в этих ходульных выкрутасах!

— Не то чтобы забавными, но для меня это трогательно. Он пытается наладить отношения. В конце концов, ведь Теодор мой брат!

Изольда замолчала и насупилась.

Фердинанд продолжал:

— "Что касается моих интересов на Медвежьем острове, я после многих попыток, кончавшихся тупиком, все-таки не стал сидеть сложа руки".

— Ага! Вот, значит, в чем дело! — воскликнула Изольда. Ее насупленное выражение сменилось угрожающим.

— "И тогда я заключил договор с почтенной, пользующейся хорошей репутацией берлинской туристической фирмой Карла Ризеля, уже тридцать лет работающей там на Унтер-ден-Линден и имеющей филиал во Франкфурте-на-Майне, об организации под моим руководством туристических и спортивных путешествий в Норвегию, на Шпицберген и Медвежий остров. До сих пор, как ни странно, судоходная компания, обслуживающая сообщение между Гамбургом и Америкой, не устраивала рейсов на Медвежий остров, и он оставался недосягаемым как для туристов, посещающих Шпицберген, так и для людей, желающих вложить в это деньги. Если в ближайшие годы три пассажирских парохода начнут делать двух- или трехдневную остановку на Медвежьем острове, им вскоре заинтересуются в Германии. Вдобавок я собираюсь опубликовать в издательстве Августа Шерля "Справочник немецкого путешественника по Арктике", где основное внимание будет уделено живому описанию Медвежьего острова, который, разумеется, рекомендуют туристам. Для путешественника всегда будет интересно, проведя несколько недель в открытом море, вдруг вновь оказаться на территории, над которой развевается черно-красно-белый флаг. Тебя это не вовлечет в дополнительные расходы. Но если вдруг к тебе обратится господин Карл Ризель, чтобы прощупать почву, то я буду очень признателен, если ты напишешь по этому адресу несколько ничего не значащих благожелательных слов самого общего содержания".

— В печку это письмо, и вся недолга! Все-таки первое ощущение меня не обмануло.

— "Под конец немного о личном, — продолжал Фердинанд. — Хотя вы об этом, наверное, уже слышали, но все же следует об этом объявить как полагается: дело в том, что мы с моей Ильзой поженились. Она из хорошей семьи, но сирота без всяких средств, племянница одного директора банка из Любека, о котором я тебе как-то рассказывал. Она знает про все мои проделки, включая знаменитый атлетический номер, касающийся госпожи директорши. Ильза хорошо разбирается в деловых вопросах. Судя по всему, через год она подарит отечеству маленького защитника".

— Ну, только этого еще не хватало! Чем дальше, тем лучше! Дай мне это письмо, Фердинанд! И налей же себе наконец супу, а то он совсем остынет.

Письмо и суп были одинаково заманчивы. Бедный аптекарь застыл перед ними, как буриданов осел. Он словно оцепенел и, наверное, так и не решился бы приняться за суп, если бы жена не выхватила у него из руки письмо.

— Отчего ты пишешь "защитник отечества", если, по твоим словам, войн больше никогда не будет? — спросила Ильза Теодора, когда он дал ей почитать копию своего дипломатического шедевра, которым он надеялся вернуть былые сердечные отношения с братом. Письмо вместе с остальными документами он дал ей прочитать, когда они лежали в постели.

— Ну, это так, что говорится, для красного словца, — сказал Лернер. — А насчет войны ты правильно заметила. Сегодня, в тысяча девятисотом году, можно сказать, что эпоха европейских войн кончилась безвозвратно. Но не только она закончилась. Потому-то наша идея насчет туристического бюро, то есть, конечно, твоя идея, так много обещает в будущем. Однажды мы уже были близки к чему-то подобному, когда предлагали доктору Геку из Берлинского зоопарка привезти в Берлин настоящее эскимосское семейство, чтобы народ мог поглядеть, как эти люди шьют одежду, режут по кости и варят пищу. Поглядеть, понимаешь ли, это как раз то, что нужно в будущем. Ты же видишь, чего добилась промышленность. Скоро за людей всю работу будут делать машины. А мы тогда для своего развлечения и расширения кругозора будем глядеть на то, как работают более примитивные народы. Когда не будет войн, мы будем ездить и глядеть на поля сражений. Когда незаметно отомрет религия, мы будем глядеть на церкви. Уже и теперь мы ездим во Францию поглядеть на дворцы казненных королей, а со временем, когда монархия во всем приспособится к условиям прогрессивного гражданского общества, мы и у себя дома без всяких революций сможем пойти и посмотреть, как выглядят изнутри королевские дворцы. Ведь вся буря, поднявшаяся вокруг пропавшего воздушного шара с инженером Андрэ, была вызвана тем, что людям хотелось самим поглядеть, как он там открывает Северный полюс, а потом — как он упал и как замерзал во льдах. Теперь я понимаю, что очень рано напал на правильный след. И не случайно ты с твоими знаниями испанского, и английского, и французского в конце концов оказалась в бюро путешествий Карла Ризеля. Разве не удивительно, Ильза, как направляет нас судьба? Путь не всегда бывает прямым, но мы все время движемся к определенной цели. Прямо вижу, как я, вооружившись рупором, провожу экскурсию для туристов, приехавших на пароходе: "Здесь, дамы и господа, вы видите Бургомистерскую гавань, тут произошло знаменательное столкновение между русским капитаном Абакой с немецким пионером Лернером, которое благодаря вмешательству министерств иностранных дел было благополучно разрешено средствами дипломатии, и высокие договаривающиеся стороны приняли решение, позволившее сохранить мир во всем мире. Здесь, дамы и господа, вы видите могилу старовера…"