Она посмотрела на меня повлажневшими, расширившимися глазами.

– Тони рассказывал, что произошло между его отцом и Хобом Миллером?

– Я знаю, что у них была ссора.

Она кивнула.

– Это случилось примерно за неделю до того, как мы потеряли Гленду. У нас с Кливом вышла безобразная ссора. Он вылетел из дома, увез куда-то детей на машине. Только много позже я узнала, что он поехал к Миллерам. – Она помолчала, уставившись на крошки у себя на тарелке, словно пытаясь найти среди них правильные слова. Вздохнула. – Произошла драка. Хоб был ранен.

– Именно тогда он потерял глаз?

– Да. Потом Клив признался, что у него было нечто вроде припадка, что он потерял голову и хотел наказать меня за нашу ссору. Сюда приезжала полиция, Кливу предъявили обвинение и назначили дату судебного слушания. Только Клив до слушания не дошел, он исчез за неделю до него. Должно быть, случился новый припадок, потому что… Ну я так понимаю, вы знаете о том, что его машину нашли в запруде?

Я кивнула.

Лицо Луэллы стало каким-то измятым, щеки побледнели.

– Поэтому теперь я невольно думаю, не держит ли до сих пор Хоб, после стольких лет, зла на Клива – и на меня – за случившееся?

Ее упоминание о зле заставило меня снова подумать о возможной причастности Хоба к несчастному случаю с Глендой. Но я также помнила проблеск надежды, мелькнувший на его лице сегодня утром.

– Луэлла, я уверена, что не держит.

Она как будто не слышала, уйдя в какие-то свои мысли. С переднего двора донесся голос Бронвен, которая звала Граффи. В тишине ее голос показался странным и бестелесным, как воркование лесного голубя.

Вскоре после этого мы уехали.

Когда мы стояли перед домом, прощаясь, Луэлла пригласила нас к себе на следующую субботу. Бронвен с сожалением напомнила ей, что будет в школьном лагере, но мы сможем приехать в следующие выходные, если она не против.

Луэлла одобрительно кивнула, но я видела ее напряженное лицо и сгорбленные плечи. Она обняла Бронвен, схватив в охапку, потом изумила меня поцелуем в щеку.

– Спасибо, – прошептала она, затем, прежде чем я успела спросить, за что она меня благодарит, Луэлла открыла калитку и проводила нас до обочины, где мерцала на солнце моя темно-красная «Селика».

Пока мы отъезжали, Бронвен сидела подавленная.

– Мама, – сказала она, когда мы свернули за угол и оставили позади Уильям-роуд, – ба очень одинока, да?

– Думаю, да, Брон.

– Значит, хорошо, что у нее есть мы, да?

– Хорошо, – согласилась я, изо всех сил улыбаясь.

Но по пути до Торнвуда мрачное настроение возобладало.

Что-то в Луэлле возбуждало во мне сильное желание ее защитить, подобное желание я испытывала только к Бронвен. И в то же время она олицетворяла мрачную сторону прошлого Тони, прошлого, из которого мы с Бронвен – до сего времени – были исключены. Возможно, моя тоска по семье и нормальной жизни для Бронвен повлияли на мою рассудительность отрицательно, заставили принять поспешное решение. А возможно, я стала жертвой собственного любопытства. Все равно по какой причине, но я чувствовала, что совершенно не справляюсь.

Луэлла была малознакомым солнцем, вокруг которого вращались все остальные таинственные планеты: Айлиш и Сэмюэл, Гленда, Тони и Клив. Даже Хоб. Она находилась в центре семейной истории, которая становилась все более ужасной… и делалась для меня непосильной. Я хотела безопасного убежища и верила, что найду его в Торнвуде, но он, оказывается, был минным полем трагедии, обмана и горя, и, возможно, даже убийства.

Я посмотрела на Бронвен. Ее лицо раскраснелось от жары, на губах играла счастливая улыбка. По спине у меня пробежал холодок страха. Впервые со времени нашего переезда я задалась вопросом: а такой ли уж отличной идеей был переезд сюда?

Назавтра днем я приехала в начальную школу к двум часам на встречу с Россом О’Мэлли. Школа была маленькой, поэтому я легко узнала, как найти его кабинет: через двор, вверх по лестнице, затем по крытому переходу. Дежурный сказал, что Росса я найду на полпути.

Это была красивая маленькая школа – столы для ланча в тени деревьев, участки подстриженной травы, яркие цветочные клумбы, милые своей старомодностью классные комнаты, обшитые вагонкой. Когда появилась аллея, я нырнула в ее прохладную тень и замедлила шаг.

Меня до сих пор преследовала заключительная запись в дневнике Гленды. Последние фразы вызывали недоумение, и с какой стороны я на них ни смотрела, факты не складывались. Человеком, который наверняка знает, рассуждала я, был Росс О’Мэлли. Помог ли он разрешить вопрос с письмами, стало ли Гленде легче и она поспешила вернуться домой? Или в ту грозовую ночь был разыгран какой-то другой сценарий, сценарий, лучше объясняющий, почему такой опытный следопыт, как Гленда Джермен, погибла от падения?

– Здравствуйте.

Открылась дверь, в проеме, выжидательно глядя на меня, стоял мужчина – крупный и бледный, хорошо за сорок, с коротко стриженными волосами и светло-голубыми глазами.

– Вы, должно быть, мама Бронвен Кеплер, Одри, так? Я очень рад, что вы смогли прийти, я Росс О’Мэлли, учитель Бронвен. Прошу, входите. Вам, наверное, не терпится узнать, как Бронвен вживается в…

Парень – болтун, сообразила я и слегка улыбнулась с облегчением, проходя за ним в кабинет. Пока я стояла, оглядываясь вокруг, он продолжал говорить, объясняя, что сейчас класс Бронвен в библиотеке, которая, как выяснилось, любимое место Бронвен, и что она хорошо ладит с другими учениками, и как он доволен, что я отпустила ее в школьный лагерь в конце этой недели…

Довольная, что можно спокойно плыть на волне его монолога, я быстренько обозрела убранство комнаты. Пара разрозненных стульев, шкаф для документов, растение в горшке. Голый письменный стол – только компьютер и стакан с карандашами, что заставило меня подивиться, как я вообще умудряюсь чем-то заниматься в своей захламленной студии, похожей на помещение, в котором разорвалась бомба. Я уже собралась сесть на предложенный мне Россом стул, когда взглядом зацепилась за яркий, как драгоценный камень, сигнал.

Я устремилась к дальней стене.

– Ах да, – сказал Росс, бросая нить своего монолога и присоединяясь ко мне, – это другая причина, по которой я очень хотел с вами встретиться. Чудесно, не правда ли?

Это была маленькая акварель в простой рамке, изображающая нежный, похожий на чашку лепесток насекомоядного растения. Написанный полупрозрачными мазками, с малиновыми венами, пронизывающими его гордо вздымающийся капюшон, он был убедительно смертелен, несмотря на легкость исполнения, зловеще прекрасен, словно краски заключали в себе едва уловимую жизненную силу растения.

– Это рисовал Тони, – сказала я, не трудясь прочесть нацарапанную внизу работы подпись. – Недавно я видела похожие. Другие насекомоядные растения, росянки, пара венериных мухоловок. Не представляла, что у него такая тяга к плотоядным растениям… – Я прикусила язык, сознавая, что выдала, до какой степени не знала Тони, а сделав это, вероятно, обнаружила свои недостатки уже как мать.