Сегодня День святой Дианы, посвященный межвидовому сочувствию. В этот день мы вспоминаем святого Иеронима от Львов, и святого Роберта Бернса от Мышей, и святого Кристофера Смарта от Кошек; а также святого Фарли Моуэта от Волков и еще басрийских «братьев чистоты» и их «Трактат о животных». Но в особенности — святую Диану Фосси, которая отдала свою жизнь, защищая Горилл от безжалостной эксплуатации. Она трудилась, приближая Тысячелетнее Царство, в котором всякую Жизнь будут уважать и охранять; но темные силы вступили в сговор, чтобы уничтожить и ее, и ее кротких спутников-Приматов. Ее убийство было ужасающе; и равно ужасны слухи, которые распускали про нее враги как при жизни, так и после смерти. Ибо Адские силы убивают не только делом, но и словом.

Святая Диана воплощает в себе дорогой нам идеал: любовную заботу обо всех Созданиях. Она верила, что с ними нужно обращаться так же бережно, как мы обращаемся со своими друзьями и родными. В этом она служит нам достойным примером. Ее похоронили среди друзей-Горилл, на горе, которую она пыталась защитить.

Как и многие мученики, святая Диана не дожила до венца своих трудов. Можно радоваться хотя бы тому, что она не узнала об окончательной гибели Вида, за который отдала жизнь. Этот Вид, как и многие другие, был стерт с лица Господней планеты.

Что же такое есть в нашем Виде, отчего мы не в силах бороться со своей тягой к жестокости? Каждый раз, когда нас тянет надмеваться и воображать себя выше других Животных, нам следует вспоминать собственную историю, полную насилия.

Будем утешаться мыслью, что эту историю скоро сметет Безводный потоп. Ничего не останется от Греховного мира, кроме трухлявого дерева и ржавеющих механизмов; их оплетут Кудзу и другие вьющиеся растения; Птицы и Звери совьют в них гнезда; да сбудется реченное в Человеческом Слове Господа: «И оставят все хищным птицам на горах и зверям полевым; и птицы будут проводить там лето, а все звери полевые будут зимовать там».[20]Ибо все труды человеческие будут как слова, написанные на воде.

Мы сидим, пригнувшись, в полумраке этого погреба, говорим вполголоса, занавесив окна, и боимся: не просочился ли в наши ряды предатель, нет ли поблизости подслушивающего устройства или киборга-насекомого, не несутся ли на нас отряды мстительных сотрудников ККБ. В это время нам как никогда нужно мужество. Помолимся о том, чтобы дух святой Дианы вдохновлял нас, чтобы он помог нам крепко стоять на суде. Не страшитесь, говорит этот дух, даже если придет самое худшее: ибо мы укроемся под крылами еще более великого Духа.

За час до рассвета мы должны покинуть это укрытие — по одному, по двое и по трое. Будьте тогда безмолвны, друзья мои, будьте невидимы; сливайтесь с тенями. И мы, Благодатью Господней, победим.

Мы не можем петь, чтобы нас не подслушали.

Восшепчем же.

Святой Диане днесь хвала

За все ее деянья —

О том, какой она была,

Пускай не забывают.

Гориллы были для нее

Всей жизни средоточьем.

Кто делом страстно увлечен —

Поблажек не захочет.

Зеленой Африки холмы

Ей стали домом милым,

И там, суровы и сильны,

Ей верили Гориллы.

Вперед вела ее любовь

К могучим обезьянам.

Мы о тебе, Диана, вновь

С почтеньем вспоминаем.

Увы, была недолгой жизнь

И смерть была жестокой —

Диана, о тебе скорбим,

Да упокойся с Богом.

Коль уподобимся тебе

В Любови к братьям меньшим,

Насколько станет мир добрей —

Как до Потопа. Прежним.

Из «Книги гимнов вертоградаря».

Перевод Д. Никоновой

Вертоградари говорили, что человек сам творит мир своим внутренним отношением к миру. А я не хотела творить тот мир, который уже был: мир мертвых и умирающих. Поэтому я пела старые вертоградарские гимны, особенно те, которые порадостнее. Или танцевала. Или слушала песни из «ушной конфетки», хоть и не могла отвязаться от мысли о том, что новой музыки больше не будет.

«Перечислите имена», — говорил нам Адам Первый. И мы принимались нараспев читать списки Созданий: Диплодок, Птерозавр, Осьминог и Бронтозавр; Трилобит, Гепард, Утконос и Леопард. Мастодонт, Нарвал, Дракон Комодо и Сервал. Списки стояли у меня перед глазами, словно написанные на бумаге. Адам Первый говорил, что, когда мы называем имена вслух, мы словно отчасти воскрешаем этих животных. Так что я их всех назвала.

Назвала и других. Адама Первого, Нуэлу, Зеба. Шекки, Кроза и Оутса. И Гленна. Мне просто не верилось, что такой умный человек мертв.

И Джимми, несмотря на то, что он со мной сделал.

И Аманду.

Я называла их имена вслух, снова и снова, чтобы удержать их в живых.

Потом я подумала о последних словах Мордиса. О том, что он прошептал в конце. «Твое имя». Наверное, это было что-то важное.

Я считала оставшуюся еду. Запас на четыре недели, на три, на две. Я отмечала дни карандашом для подводки бровей. Если есть меньше, еды хватит на дольше. Но если Аманда не приедет совсем скоро, я умру. У меня никак не получалось представить себя мертвой.

Гленн говорил: настоящая причина, по которой человек не может представить себе свою смерть, — то, что он говорит: «Я буду уже мертвый», а в этой фразе присутствует «я», и получается, что внутри этого предложения ты еще жив. Именно так у людей зародилась мысль о бессмертии души — из-за грамматики. И о Боге — тоже по этой причине. Потому что, стоит появиться прошедшему времени, сразу возникает мысль о прошлом, предшествовавшем этому прошлому, а дальше начинаешь двигаться назад по времени до момента, когда уже приходится сказать: «Я не знаю», а именно это и есть Бог. Бог — это незнаемое: темное, скрытое, изнанка видимости, и все это из-за грамматики, а грамматика невозможна без гена FoxP2; так что Бог — всего лишь мозговая мутация, и этот ген — тот же самый, что у птиц отвечает за пение. Так что музыка в нас встроена, говорил Гленн; вплетена в нас. Ее было бы очень трудно удалить, потому что она — неотъемлемая часть нас. Как вода.

Я сказала: тогда, значит, Бог тоже в нас вплетен? А Гленн ответил: может, и так, но нам от этого не вышло ничего хорошего.

Его объяснение Бога сильно отличалось от объяснения вертоградарей. Он говорил, что выражение «Бог — Дух» бессмысленно, потому что Дух измерить нельзя. И еще он говорил: «Включи свой мясной компьютер», имея в виду: «Включи мозги». Мне эта идея была отвратительна: неприятно было думать, что у меня в голове, внутри — мясо.