такой же реальный, как ваш собственный ребенок, шныряющий по вашему дому» (SCF). Но действительно ли он «такой же настоящий»? Позитивные образы вряд ли облегчают задачу. Можете ли вы представить себя «трудолюбивой и выносливой заирской женщиной, которая учится строить канализационную систему»? И вообще, почему идентификация должна быть так важна? Принцип социальной справедливости зависит не от вашего нравственного сознания таких же, как вы, – а от вашей готовности расширить круг признания неизвестными (и даже неприятными) людьми, совсем не похожими на вас.

Увязнув в этих дебатах, наш автор задается вопросами о неопровержимых фактах: какие призывы на самом деле приносят больше всего денег? Ему предположительно сообщают, что фактически нет никаких доказательств (или даже исследований) по этому вопросу. Неудивительно, что изображения «активных партнеров проекта» приносят меньше денег, чем изображения голодающего ребенка[363]. Исследование различных изображений умственной отсталости сравнило воздействие двух наборов плакатов благотворительной организации MENCAP[364]. Традиционные «негативные» изображения беспомощности, пафоса и страдания, призванные вызвать чувство вины, сочувствия и жалости, вызывали больше желания пожертвовать деньги, чем «позитивные» плакаты, на которых люди с умственными недостатками изображались как ценные люди с такими же правами, идеалами и способностями, как неинвалиды. «Мы не можем иметь и то, и другое», – мрачно заключают исследователи. «Если люди с умственными недостатками воспринимаются как имеющие те же права, ценность и возможности, что и все остальные, существует тенденция не поддерживать их благотворительными финансовыми пожертвованиями»[365].

Это упрощает выбор: либо сбор средств, либо повышение осведомленности. Все агентства стараются делать и то, и другое. Но люди могут противиться получению большей информации, как положительной, так и отрицательной. Возможно, мы подобны лицам из когнитивной теории, без мотивации и интереса, принимающим решения. Мы знаем, что бедность в странах третьего мира – это сложная проблема. Но какими бы мы ни были когнитивными скупцами, мы отключаемся, когда люди начинают говорить о долговом кризисе, МВФ и ценах на кофейные зерна. Важно не сложное образование и даже не аккуратное затрагивание сердечных струн. В периферийных или бездумных состояниях, которые эти психологи несентиментально приписывают нам, мы уделяем меньше внимания сообщению и больше побочным репликам («Какой застенчивый молодой человек ходит и стучится в двери»). При условии, что причина не та, которую вы в принципе не поддерживаете (для меня это все, что связано с религией, животными или дикой природой) и она не вторгается в ваше время и пространство (вы не принимаете душ, когда звонит звонок), вы, наверное, отзоветесь.

Очевидно, что эта эвристика слишком аморальна для формирования социальной политики. И изображение страдания – это не просто герменевтическая проблема, не проблема толкования. Политические цели и этические возражения будут иметь значение, если голодающий ребенок и трупы, текущие по реке, станут символами «Африки». Но, конечно, эти образы невозможно скрыть. Ненужные страдания, болезни и насилие, миллионы людей теряют свои жизни … вот в чем проблема, вся проблема и ничего кроме проблемы. Без сомнения, должен быть способ показать, что злодеяний и страданий не существует и что они случайно попали в объектив камеры. Возможно, визуальные изображения следует допускать только с текстовыми пояснениями: типичный голод затрагивает только 5 процентов населения; что типичного ребенка кормят его или ее собственные родители, а вовсе не Джоан Коллинз перед командой фотографов ЮНИСЕФ; и что почти все племенные, этнические, религиозные и политические конфликты разрешаются методами, отличными от геноцида. Гуманитарные организации не должны использовать те же фильтры, что и СМИ – то есть выбирать худший (но наиболее доступный) случай в худшей деревне в худшем районе. С другой стороны, это не просто «информационные события»: это наиболее достойные случаи, требующие срочной помощи. Если бы агентству приходилось каждый раз думать о репрезентативности, а не о представительстве, это подорвало бы – если не сказать упустило бы весь ее смысл – их работу.

И поэтому дискуссия продолжается. Я считаю, что до тех пор, пока «негативные образы» не будут говорить сами за себя, универсальность страдания никогда не будет признана. Выбор состоит не в том, чтобы отказываться от роли «торговцев нищетой» и становиться «продавцами солидарности»[366]. Почему бы просто не проявить солидарность с несчастными?

Усталость от просвещения

Упоминавшаяся нами пара тридцати с чем-то лет пьет капучино, просматривая утреннюю газету. На пятой странице – обращение о детях-солдатах в Сьерра-Леоне. На фотографии изображен двенадцатилетний мальчик, которого перебросили через границу, повстанцы ампутировали ему обе руки. В тексте объясняется, что произошло, и содержится просьба помочь оплатить лечение.

Наш первый вопрос касается истинного статуса этого образа: находится ли сам образ вне отрицания, а факты и их более очевидные значения не подлежат ли основательному обсуждению? Смысл нашего второго утверждения выражается в смутном, но интригующем понятии «утомления от сострадания»: можете ли вы так часто подвергаться воздействию таких изображений, что воздействие каждого последующего притупляется и вы становитесь слишком изнурены, чтобы реагировать?

Утверждение истины

Сложные технологии могут распространить изображения происходящих зверств по всему миру за считанные минуты. Но даже очевидная истина не будет принята самоочевидно. Какими бы информативными, надежными и убедительными они ни были, рассказы о зверствах и страданиях мало что делают для того, чтобы разрушить явные формы отрицания. Гуманитарные организации являются живыми реликтами веры эпохи Просвещения в силу знаний: если бы люди только узнали, они бы наверняка действовали. Парадоксально, но эти же организации лучше, чем кто-либо другой, знают, насколько неуместна вера, которую, по их мнению, подрывает их повседневная работа.

В эпоху электронных технологий, в которой доминирует визуальное, а не письменное общение, технологии наблюдения, записи и представления информации открывают новые необычайные возможности. Электронная почта может обойти большую часть государственного контроля; камеры CNN и репортеры находятся на месте; простые домашние видеоролики могут предоставить яркие, драматичные и неоспоримые доказательства, которым аудитория «должна» поверить. Информация актуальна и достоверна. Визуальные изображения оказывают такое глубокое общественное воздействие, которого не может оказать ни одно другое средство массовой информации. Ленивая, анахроничная вера в письменную информацию («если бы они только знали») может стать излишней, уступив место «теперь они могут видеть». В этом последнем раунде действия «рассказать правду власти» технологии, безусловно, на нашей стороне.

В таком духе базирующийся в Нью-Йорке Комитет юристов по правам человека запустил в 1992 году свою программу «Свидетели». В рамках этой программы наблюдателям за соблюдением прав человека по всему миру были розданы видеокамеры и их обучили фиксировать нарушения по мере их возникновения – например, расстрел мирных демонстрантов. Полученные изображения должны сделать факты неоспоримыми: если у