Благовонная свежесть исходила от не просохшего еще дерева. На темной его поверхности в розовом отсвете очага можно было заметить следы от лезвия топора.

Перед этой кроватью, детищем леса, чью поэзию и аромат она впитала в себя, перед этим даром, который сулил ей благотворный отдых и ночи, полные любви, Анжелика почувствовала себя смятенной и растерянной… И она созерцала ее, застыв у изголовья и кусая себе губы.

Перед ней открывалась новая жизнь. Та, о которой она столько мечтала.

И вот в момент, когда нужно было вступить в нее, она отпрянула, готовая бежать, словно пугливая лань. В этой новой жизни она должна была идти день за днем, ночь за ночью рядом со своим мужем, потому что она — его жена. По правде говоря, она уже отвыкла от этого. В любви она всегда чувствовала себя вечным странником. Ведь даже в последнее время, после того еще свежего в памяти дня — а с тех пор не минуло и трех месяцев, когда на «Голдсборо» они вновь обрели друг друга, — их беспокойная жизнь скитальцев дарила им лишь мимолетную близость возлюбленных, укрывшихся под сенью фортуны.

Ведь даже в те давние времена в Тулузе, если они иногда и проводили ночь вместе, у каждого из них были свои отдельные апартаменты, роскошные и просторные, где в зависимости от настроения можно было уединиться или встретиться.

Здесь же им дан только этот тесный закуток, этот тюфяк из тростника, одно это убежище на двоих, где они будут всегда вместе, всегда рядом — и в минуты любви, и в часы сна, вечер за вечером, ночь за ночью.

Для них это было внове.

Анжелика подумала, что теперь она впервые познает настоящую супружескую жизнь…

А Жоффрей де Пейрак смотрел на жену, выражение лица которой выдавало ее растерянность, и, украдкой улыбаясь, неторопливо снимал у очага камзол.

Он, гроза морей и океанов, великий владыка восточных дворцов, еще больший бродяга, чем она, всегда выбиравший удовольствия в зависимости от своих причуд и богатства, пожелал так: быть с ней наедине в этой единственной в доме спальне, на этой единственной супружеской кровати. То была ревнивая жажда чувствовать ее присутствие, жажда убедиться, что она принадлежит только ему, жажда отныне ни на шаг не отпускать ее от себя, не дать ей больше блуждать вдали от него.

Человек опытный, давно уже пристально изучавший природу мужчины и женщины, он яснее, чем Анжелика, сознавал хрупкость их счастья, ибо сейчас их объединяла прежняя супружеская связь, их давняя, непреходящая любовь, которая питалась лишь воспоминаниями, но между ними был водоворот почти всей их жизни, прожитой вдали друг от друга.

Впрочем, если все взвесить, то разве наиболее тесные узы, что связывают их после пережитого урагана, не их физическое влечение друг к другу? Но эти раскаленные угли предстояло еще раздуть, и он с нетерпением ждал того момента, когда почувствует, что она полностью принадлежит ему, когда он сможет их совместной жизнью доказать всем, что он — ее муж и господин, и только он имеет на нее право. Если он хочет вторично завоевать ее, она должна постоянно быть рядом с ним, всецело быть его. Но он немного догадывался о сложных чувствах, которые будоражили Анжелику. Он подошел к ней и проговорил патетическим тоном:

— Откуда это недоверие, жена?.. Конечно, боги не захотели, чтобы мы вместе провели дни молодости и рука об руку пришли на порог старости… Но мы еще можем познать друг друга… Не думаешь ли ты, что я забыл секрет кровати, которую сработал собственными руками? Только ты и я разделяем ее, мы спали здесь вместе… — И, улыбнувшись, закончил:

— Ведь будто бы так говорил Одиссей белокурой Пенелопе, вернувшись после долгих странствий. — Граф Жоффрей де Пейрак склонился над Анжеликой. Он крепко обнял ее и, гладя ее упрямое чело, прошептал ей нежные слова ободрения, как в первые дни их любви.

Порядком затянув осень, суровая американская природа, видимо, решила заключить мир со смельчаками из Вапассу. Она даровала им, принесшим в жертву все, чем они владели, спасительную отсрочку. Когда наступила зима, они были подготовлены к ней.

А зима после этой милосердной отсрочки наступила сразу. Начался снегопад. Снег, не переставая ни на минуту, беспрерывно валил много дней. Казалось, мир ослеп и оглох, придушенный толстым белым покрывалом, которое опустилось на него, словно саван.

Деревья, земля и небо исчезли. Исчезло все — все, кроме снега: безмолвный, он густой пеленой, которую не колыхало ни малейшее дуновение, медленно и беспрерывно ложился на спящую землю, плотно укутывая ее.

Итак, как и было предопределено, они на долгие дни заточились в своем жилище, и тепло и еда должны были стать отныне двумя главнейшими их заботами. Де Пейрак прибавил к ним третью, не менее важную, как он полагал, для того, чтобы выжить: работу.

Крытая галерея, в которую можно было попасть прямо из залы, позволяла добираться до мастерской, не выходя во двор. Никто в эти долгие дни, что им предстоит жить здесь, не останется без дела, ни у кого не будет времени почувствовать себя зажатым в белых тисках зимы: работы для каждого здесь найдется предостаточно.

Женщины поняли свое назначение просто. Всем должно быть тепло и сытно — вот их девиз. И никому не пришлось вменять им это в обязанность, они сумели сами скрупулезно распределить свои дела. В этом проявился еще один счастливый дар Анжелики.

Она работала так же напряженно, как и остальные. Не подавая виду, что все держит в своих руках, она тем не менее задавала тон во всем. Хозяйка и госпожа, она не подчеркивала этого, не напоминала ни о своем титуле, ни о своих правах. Инстинкт подсказывал ей, что сейчас не время тому. Все ее помыслы были направлены на служение общему делу, на то, чтобы как можно больше облегчить, скрасить жизнь людей, которые ей доверены. А Жоффрей продолжал наблюдать за ней.

Пища и тепло, то есть кухня и очаг, и еще порядок. Без порядка и чистоты жизнь в такой тесноте стала бы совсем невыносимой. И потому с самого утра женщины брались за вересковые метлы.

Но прежде всего они раздували в очагах угли, клали на решетки для дров хворост и поленья, подвешивали над огнем котлы, чтобы вскипятить воду.

Запоздавшая зима позволила им еще больше расширить свое жилище. К маленькому чулану у входа пристроили небольшую клетушку, где они, приходя со двора, оставляли намокшую одежду и обувь. В глубине этой клетушки, около перегородки, за которой спали мужчины, был сложен еще один камин, предназначенный специально для сушки одежды и обуви, так как мокрые кожа и мех испаряли много влаги и оставляли в помещении стойкий запах.

Из-за скалистого выступа, на котором был построен или, вернее сказать, в котором был вырублен форт Вапассу, комната, предназначенная для графа и графини де Пейрак, оказалась приподнятой над остальными. Из залы туда поднимались по четырем ступенькам, минуя площадку посредине. На ней Анжелика расставила миски, коробки и корзины — всю кухонную и столовую утварь.

Массивная дверь, сделанная из цельного дуба, открывалась на кожаных петлях тяжело и как бы нехотя. Чтобы войти, приходилось наклонять голову. Свет снаружи проникал лишь через одно крохотное оконце, затянутое рыбьим пузырем. Пол и стены тоже были из темного обструганного дуба.