ход пошел тяжелый молоток. В итоге им удалось проковырять подходящий пролом. Павел заглянул в него и посветил фонарем. За дверью тянулся однообразный коридор, уходящий во тьму. Ну, по крайней мере, они не повредили раку со священной головой.

— Ну, кто первый? — спросил Костя.

— Я пойду, — вызвался Павел, поскольку инициатором был он.

Пробираясь сквозь пролом в двери, Павел с неприятным холодком страха отметил про себя, что тот получился не слишком просторным, и если вдруг придется в спешке отступать, или итого хуже, драпать, сверкая пятками, он может стать для них смертельной ловушкой. И все же он не отступил. Что толку трястись за свою жизнь, когда на подходе гибель всего живого?

Протиснувшись через пролом в полном составе, они зашагали вперед по коридору. Судя по всему, они очутились в подвальных помещениях монастыря. Те имели заброшенный и необитаемый вид. Если сюда и спускались люди, то очень редко и ненадолго. Всем им было очень не по себе от осознания того, что они добровольно загнали себя в ловушку узких коридоров. Если прямо сейчас на них из тьмы зловещей бросится орда свирепой нежити, им едва ли удаться отбиться или убежать. Но они продолжали идти вперед, движимые не столько чувством долга перед человечеством, сколько банальным инстинктом самосохранения. Бежать было некуда. Со дня на день силы ада могли нанести последний смертельный удар. И кроме них не осталось никого, кто мог бы его предотвратить.

Глава 25

Далекий, приглушенный каменными стенами, грохот выстрелов, вывел Емельяна из состояния бездумного подчинения. Ласковый женский голос, нежным шепотом вливавшийся в его доверчивые уши, не просто усыпил бдительность крутого перца, но буквально лишил последних остатков воли. Теперь же Емельян очнулся, огляделся по сторонам, и тотчас же почувствовал, как грязный волосяной покров на его голове стремительно поднимается дыбом, а из подмышек по бокам и спине низвергаются потные водопады. Он, хоть убей, не помнил, как попал сюда. То есть, что-то он помнил, но воспоминания имели странный характер, и мало вязались с реальностью. Судя по ним, он чуть ли не шел по живописному, залитому солнышком, лугу, в окружении порхающих бабочек и голосистых пташек. А на соседнем краю полянки его поджидала удивительно красивая девушка, вся такая возвышенная, прекрасная, что у Емели аж слюни до пола пролились.

Он лосем пер через лужок, а в его голове звучали команды, направлявшие его движение. И хотя он совершил немало поворотов, красивая девушка по-прежнему оставалась прямо перед ним. А когда Емеля все-таки пытался сопротивляться воздействию на свой разум, но не сильно и не часто, красавица как бы невзначай приподнимала подол своего воздушного белого платья, и демонстрировала стройные ножки. И сие зрелище полностью подавляло всякую склонность к борьбе. Ради таких ножек Емеля готов был провести в состоянии морока весь остаток жизни.

Мечтая о том, как он вскоре доберется до сих дивных конечностей и отведает их на вкус языком своим шершавым, Емеля послушно, как радиоуправляемый болванчик, делал все, что велел ему голос. Тот говорил — направо, и Емеля поворачивал. Говорил — налево, Емеля брал под козырек. Говорил идти прямо — Емеля шел и улыбался. Таким манером он успешно проследовал по пустынному монастырскому двору, обогнул большое строение, по которому чуть ранее его раскали психи, и очутился перед спуском в подвал. Лестница уводила вниз, к запертой на навесной замок двери.

Но тут загремевшие выстрелы рассеяли дивное видение. Пропал лужок, исчезли пташки, и даже незнакомка, манящая его своими прелестями, тоже растаяла в воздухе. Емеля очнулся и первым делом по привычке крепко струхнул. Ему не понадобилось много времени на то, чтобы понять, где он и что происходит. Звучащая пальба нервировала. Кроме него в этом монастыре из живых людей были только психи. А те, при всей их придури, не стали бы палить просто так. Неужели в этом монастыре все же обитали мертвецы?

Страх стегнул его плетью, принуждая опрометью бежать вон отсюда, к воротам, а затем еще дальше, пока не оставят силы. Но едва он собрался взять низкий страт, как все тот же мягкий женский голос вновь зазвучал в его ушах.

— Емеля! Емеля! — взывал он нежно и страстно, и в нем содержалось столько гипнотической силы, что самопровозглашенный Волк застыл на месте, как по пояс забетонированный.

— Спаси меня, Емеля! — настойчиво требовал голос. — Освободи меня! Скорее!

Соискатель крутости попытался отказаться.

— Я не могу, — промямлил он. — Я…. У меня….

— Нет, ты можешь! Ты уже близко. Иди же вперед. Не мешкай.

Емеля повернулся лицом к спуску в подвал. Он видел на двери массивный замок, и понимал, что ему его не взломать.

— Там заперто, — робко сообщил он своей невидимой собеседнице.

— Иди! — приказала та.

Спустившись по короткой лестнице, Емеля очутился перед массивной железной дверью, покрытой леопардовым узором из пятен старой краски и участков ржавчины. Что сама дверь, что замок выглядели совершенно несокрушимыми. Емеля уже собрался сообщить своей таинственной собеседнице о категорической невозможности продолжать спасательную операцию, но та опередила его.

— Погляди вниз! — велела она.

Емеля послушно опустил взгляд и вздрогнул. Среди нанесенной ветром листвы он заметил у своих ног блеск металла. Наклонился, и поднял связку ключей. Как та оказалась здесь, было непонятно. Кто-то нарочно оставил ее тут? Но почему? И зачем? Или связку уронили случайно, запирая подвал в большой спешке?

Впрочем, эти вопросы померкли, стоило голосу в его голове зазвучать вновь.

— Торопись, Емеля! Торопись! — упрашивал тот, и мольба в нем смешивалась с прорывавшимся нетерпением.

Отыскать в связке подходящий ключ не составило труда. Емеля вставил его в скважину, провернул, и замок откинулся, повиснув на дужке. Емеля вынул его из петель, взялся за ручку и потянул дверь на себя. Та подалась неохотно. За полтора года петли успели основательно заржаветь. Их скорбный стон осквернил монастырскую тишину. Емеля трусливо втянул голову в плечи, затем потянул дверь сильнее, и распахнул настежь.

За ней открывался вход в подвал. Емеля включил фонарь и направил его луч внутрь, скользнув им по кирпичным стенам узкого коридора. Вид этих мрачных катакомб зародил сомнение в Емельяновой душе. Какая-то часть разума настойчиво била тревогу, требуя немедленно уносить отсюда ноги. Но звучащий в ушах голос странно успокаивал и подчинял. Он успешно внушал ощущение того, что все будет хорошо. И Емеля верил в это. Ничего страшного с ним не случится. Тут безопасно. Он просто поможет этой бедняжке. Ведь она так страдает в заточении.

С твердой верой в лучшее он шагнул