– А что же ты будешь делать?

– Я же сказал: я что-нибудь придумаю. – И морщина у него на лбу, которая, как мне казалось, уж никак не может стать глубже, все-таки становится еще более глубокой и резкой.

– Что же ты можешь придумать? Ведь тебе известны их планы, верно? Эти гады хотят создать новую разновидность сыворотки, которая растворялась бы в воде. И как долго, по-твоему, мы в таком случае сумеем продержаться? В Италии или где бы то ни было еще? Ведь вскоре они добьются того, что во всем этом проклятом мире останутся только Истинные, отмеченные значком с синей буковкой.

На это у Патрика явно нет ответа.

Зато у меня он есть. И мне вовсе не нужно, чтобы Патрик с его политической прозорливостью подсказал мне то, что я и так уже поняла. И меня ничуть не обманули все эти улыбки и реверансы Моргана, все эти «Не хотите ли кофе, Джин?». Я теперь для них столь же бесполезна – или вскоре стану таковой, – как пустой тюбик из-под помады. И все кончится в тот самый момент, когда мы проведем первую экспериментальную операцию с применением новой сыворотки. Работа в лаборатории еще некоторое время будет держать меня на плаву, пока мы не проделаем первую успешную серию операций с применением сыворотки, а они окончательно не убедятся, что я им больше не нужна. А случится все примерно так.

Я буду у себя в кабинете – возможно, буду сидеть за столом, на котором нет телефона, или стоять у стены, где должно было бы быть окно, но там его нет, – и в дверь постучится Морган. Точнее, я услышу некое тихое царапанье, но это исключительно «из вежливости», потому что помешать ему войти я никак не могу, никак не могу помешать кому бы то ни было вторгнуться в мое личное пространство – ведь в двери моего кабинета нет замка.

– Доктор Макклеллан, – скажет Морган, возможно, как-то особенно подчеркивая мое научное звание, но это либо потому, что он устал его повторять, либо потому, что он может наконец вздохнуть с облегчением, ибо больше ему это мое звание произносить не придется, – прошу вас, пойдемте со мной.

И это будет отнюдь не приглашение.

Мы пойдем по тому же коридору на пятом этаже с табличками на дверях кабинетов, и Морган будет старательно перебирать своими короткими ножками, чтобы идти не просто рядом со мной, а чуть впереди, и в этом будет то ли его желание главенствовать во всем, то ли просто боязнь посмотреть мне в глаза, но, скорее всего, то и другое.

Наконец я все же спрошу у него, куда мы идем. Предстоит еще одно обсуждение? Неужели в нашей сыворотке обнаружились некие недостатки? Хотя на самом деле мне хочется спросить только одно: «Я ведь следующая, не так ли?» Но этого вопроса я так и не задам.

Если я сейчас уеду с Лоренцо, то стану Грацией Франческой Росси. Я буду делать покупки на фруктовых рынках и в мясных лавках, регулярно навещать своих родителей и заниматься любовью с человеком, который только на бумаге является моим мужем. А однажды, возможно через несколько недель или месяцев, я вернусь после приятной прогулки по улицам старого Рима и выпью стакан воды у себя на кухне, как делаю это сейчас…

И мне снова вспомнились слова Джеки, такие банальные, но такие правдивые.

Все когда-нибудь кончается, Джини. Раньше или позже.

– Вода, – говорю я Патрику.

Он наливает мне еще стакан воды, не понимая, что я имею в виду. Хотя я ведь и сама только сейчас все поняла.

– Что бы ты сделал, чтобы избавиться от них насовсем? – спрашиваю я. – Чтобы вернуться к тому, чтобы все было как прежде?

И снова я слышу голос Джеки:

Подумай, на что ты готова пойти, чтобы остаться свободной.

Патрик допивает свой скотч, смотрит, сколько осталось в бутылке, и наливает себе еще на палец. В итоге мне приходится отобрать у него бутылку, иначе вся стойка будет залита виски – так сильно дрожат у него, обычно такого спокойного, руки.

– Все, что угодно, – говорит он и жадно глотает виски. – Да, все, что угодно.

«Все, что угодно» – это забавное маленькое выражение, которым слишком часто пользуются, но крайне редко воспринимают его буквально. Я бы сделал все, что угодно, лишь бы сходить с ней на свидание. Я заплачу сколько угодно, чтобы сидеть на этом концерте в первом ряду. Возьми себе все, что угодно. Мне ничего не нужно. Это выражение почти никогда не используется «на полную катушку».

Я наклоняюсь над стойкой, и теперь мое лицо совсем близко от лица Патрика, так что я чувствую в его дыхании сладковатый запах виски, а наши носы почти соприкасаются.

– А ты мог бы убить человека? – спрашиваю я.

Патрик застывает как изваяние. Он даже не моргает. И, по-моему, даже не дышит.

Мне приходится напомнить себе, что представляет собой Патрик. Тихий парень. Из числа тех, кто не хочет быть ни во что замешанным, кто всегда предпочитает рассуждать о теории, а не заниматься практикой. Этого мужчину Джеки однажды назвала «церебральным котенком» – мы с ней тогда еще жили вместе в нашей убогой квартирке в Джорджтауне с погрызенным крысами диваном из секонд-хенда и мебелью из «Икеи», с которой шпон отвалился уже через год после того, как мы ее привезли и собрали. И это также тот человек, который однажды поклялся, что в вопросах, касающихся жизни и смерти, он всегда будет действовать осторожно, и часто повторял свое обещание: «Я никогда не должен примерять на себя роль Бога».

Когда Патрик наконец обретает способность говорить, он произносит одно лишь слово:

– Да.

И в нашей неубранной, окутанной ночной тишиной кухне вдруг становится холодно.

Затем он говорит:

– Но ты же знаешь, нам совсем не обязательно…

– Вот именно, – подхватываю я.

Действительно: нам нужно только лишить их голоса.

Говорят, что плохие люди не знают покоя, так что сегодня ни Патрику, ни мне, пожалуй, не уснуть. Я иду в ту комнату, где дети обычно смотрят телевизор, и вытаскиваю свою заветную папку – ту самую, с красной цифрой XI, которую я всего два дня назад успешно утаила от Моргана. С этой папкой я и направляюсь в кабинет Патрика.

Он ждет меня в темноте, но, едва я вхожу, сразу же включает настольную лампу.

Аккуратно переворачивая страницы, он просматривает собранные мной материалы и останавливается на том разделе, который содержит формулы, написанные аккуратным, «континентальным» почерком Лоренцо.

– Это твоя работа?

Я качаю головой, потом понимаю, что он на меня не смотрит, и говорю:

– Нет. Эти формулы вывел Лоренцо.

– Хм…

– Что? – спрашиваю я, наклоняясь над листком и напряженно вглядываясь в текст, поскольку лампа светит довольно слабо.

– Видишь ли, в некотором смысле это просто прекрасно.

Я всегда плохо разбиралась в том, чем занимается Лоренцо, да и сейчас мало что понимаю в его работе, но у Патрика хорошая подготовка по биохимии. Стараясь во всем разобраться, он внимательно читает каждое примечание, каждый нацарапанный на полях комментарий, у него даже губы движутся, когда он переворачивает страницы. Наконец, добравшись до конца четвертой страницы, он аккуратно кладет ее поверх остальных текстом вниз и тщательно разглаживает.