Я размышляю о великолепном мавзолее, который будет воздвигнут на могиле нашей дружбы с Антантою. И одним из могильных камней я положил бы слезно-отчаянную мольбу архангельцев, чтобы их не оставляли на смерть и гибель английские войска — и увод английских войск. И обо всем этом я давно написал бы в «Общее дело», если бы не неисправность почты; а оказии, вроде недавней, редко представляются и всегда неожиданно. Вообще писать отсюда — вещь невозможная.

Таким образом, я окончательно решаю плыть в Америку[355], рассылаю письма, телеграммы и запросы. Пока ни [на] одно ответа не имею, но с упованием жду. Пишет мне о какой-то работе в Лондоне Н. К. Рерих, чудесный человек и мой большой друг, но в чем дело, еще не знаю. Во всяком случае по дороге в Штаты я пробуду некоторое время в Лондоне, а если будет возможность (виза), то приеду в Париж исключительно для беседы с вами и согласования действий.

Очень много хотелось бы сказать Вам, дорогой друг, но всякая цензура действует на меня гнетущим образом. Не зная, можно ли писать то и другое, я впадаю в полное недоумение. Поэтому с особым нетерпением жду минуты, когда так или иначе можно будет побеседовать свободно, без ежеминутных оглядок по сторонам. Думаю, что теперь этой минуты не так долго ждать. Между прочим, надежд на скорое взятие С[анкт]-П[етербурга] у меня нет; конечно, могут быть совершенно неожиданные случайности, но как можно учитывать случайность? Конечно, как двухголовый теленок, как всякий монструм, биологически нелепый, большевизм должен погибнуть, но когда это будет? Приспособляемость человека, особливо российского, чрезвычайно велика, растяжимость его шкуры огромна; сейчас большевики содрали и натянули эту шкуру на барабан, колотят и сзывают зевак и ослов, — но когда барабан лопнет?

А какой вид будет иметь Россия, когда уйдут большевики! Страшно подумать. Больше всего меня страшит страшная убыль в людях. С одной стороны, защищая себя, большевизм съел среди рабочих и демократии все наилучшее, сильнейшее, более других одаренное — это они в первую голову гибли и гибнут на бесчисленных фронтах в бесчисленных сражениях и кровопролитиях. И наоборот: наиболее трусливое, низкое и гнусное остается в ихнем тылу, плодится и множится и заселяет землю — это они палачествуют, крадут, цинически разрушают жизнь в самых основаниях.

С другой стороны, нападая, он съел огромное количество образованных людей, умертвил их физически, уничтожил морально своей системой подкупов, прикармливания. В этом смысле Луначарский со своим лисьим хвостом страшнее и хуже всех других Дьяволов из этой свирепой своры. Он трус и чистюля, ему хочется сохранить приличный вид и как можно больше запутать людей, зная, что каждое новое «имя», каждый профессор, ученый интеллигент или просто порядочный человек соответственно уменьшает его личную ответственность. Если даже Нерона многие одобряют за любовь к искусству, то как же ему, Луначарскому, не создать некоего «золотого века», рая художников и режиссеров, рая, который так приятно контрастирует с черной чрезвычайкой и придает Л[уначарскому] вид исключительного джентельменства. Светлый луч в темном царстве — так, вероятно, он сам мыслит про себя, ибо кроме всего он человек пошлый и недалекий. (Вы знаете, что они и меня пробовали? — предлагали очень выгодно издать сочинения, утверждая, что «все там» и что мне нет смысла кобениться[356].)

В России и так было безбожно мало интеллигентных, образованных людей — сколько же их осталось теперь? Действительно, страшно вообразить. Вспомнить всех этих бесчисленно расстрелянных офицеров, начальниц гимназий, попов, каких-то гласных, земцев, профессоров и прочих неведомых, их имена Господи веси. А каждый образованный человек — это как дерево, которое требует определенного времени для своего роста; сожгут у меня дачу, я в год выстрою новую, сгорит береза рядом — жди 25 лет! И когда подумать, сколько стоит (буквально) каждый образованный человек, то какой колоссальный капитал потеряла Россия в лице убитых!

Кто же выиграл в результате этого убийственного «отбора»? Черная сотня в широком смысле слова. Хищники и пресмыкающиеся, кусающие и ползающие. Мне думается, в этом кроется отчасти объяснение непонятно долгой «живучести» большевизма. А какая в связи с этой убылью в людях ждет нас реакция? Реакция неизбежная и неустранимая, ибо она будет иметь почти биологические основания — вырождение народа. Вот все говорят об Уч[редительном] собрании, а кто теперь составит его? чью волю оно выразит? И на что, в конце концов, рассчитывают европейцы, так бесконечно затягивая эту борьбу? И заметили ли европейские социалисты, что наибольший процент гибнущих приходится на долю демократии, а наименьший, ничтожный — на долю мелкой и крупной буржуазии, припасшей капиталец, наименее голодавшей и стоявшей в сторонке от непосредственной борьбы? И понимают ли они, что, готовя России эту ужасную реакцию, они сами падут жертвой ее? Чем требовать от Колчака, чтобы он клялся Учредительному, лучше бы сохранить жизнь одному образованному русскому!

Ну, разболтался. Крепко целую Вас и жму руку. По мере моего движения к Америке, буду писать Вам. Кстати, мой новый адрес: Мустамяки, дача Фальковского. Здесь, слишком близко к пограничной полосе, жить затруднительно: аэропланы бросают бомбы и проч[ие] военные неудобства. «Общее дело» всюду, куда даю, вызывает полнейшее сочувствие.

Ваш Леонид Андреев

только что получил Вашу телеграмму. Как видите, Америка! Попробую за эти дни соорудить для «Общего дела» статейку, но не знаю. Не умею маленьких. После написания сего письма, в ночь, был налет аэропланов: чувство довольно сильное. В Ваммельсу, совсем близко от моего дома, сброшено три бомбы[357].

№ 2

«Записка» А. И. Деникина В. Л. Бурцеву

12 мая 1920 г.[358]

В последние дни парижская и лондонская печать, в особенности последняя, полны дифирамбов Польше: ненависть, разжигаемая искусственно против России, считается вполне законной; Польша — «благородная страна, освободившаяся сама (?) от русского ига»; от России Польша отнимает то, что ей принадлежит «по праву», и т. д. Французские газеты иногда сентиментально считают нынешнее наступление поляков освобождением от большевистского ига…