Плющ за Бейнберри Холлом делал все это на протяжении десятилетий. Он густой — как джунгли — и тянется вдоль задней стены дома зеленой полосой, которая поднимается мимо окон второго этажа. Если там и есть дверь, то плющ ее полностью скрывает.

Сначала я пытаюсь подцепить несколько лиан, надеясь, что они отвалятся от стены. Если бы все было так просто. Когда это не срабатывает, я засовываю руки в самую гущу и слепо ощупываю все вокруг, мои пальцы не задевают ничего, кроме внешней стены.

Но потом я чувствую.

Дерево.

Я продолжаю дергать и ощупывать до тех пор, пока в глубине виноградных лоз не начинает обретать форму дверь. Короткая и узкая, она не столько похожа на дверь, сколько на плоскую доску, вместо которой должна располагаться настоящая дверь. У нее даже ручки нет — просто ржавое кольцо, которое я тяну вбок.

Дверь приоткрывается, и я дергаю ее, расширяя проход до тех пор, пока он не становится достаточно большим, чтобы я пролезла. Затем, как ныряльщик перед погружением, я делаю глубокий вдох и проталкиваюсь сквозь завесу плюща.

Внутри царит темнота. Я не нахожу выключателя, а плющ снаружи пропускает только пятна лунного света. К счастью, я предвидела это и пришла с фонариком наготове.

Я включаю его и вижу кирпичную стену, скользкую от влаги. По ней, спасаясь от света, пробегает многоножка. Слева от меня еще одна стена. Справа — чернильная тьма, которая тянется дальше света фонарика. Я прохожу через нее и вскоре оказываюсь у деревянных ступенек.

Их вид полностью выбивает меня из колеи.

Как я могла не замечать их раньше?

Это заставляет меня задуматься, знали ли родители об этом проходе. Скорее всего, нет. Мне хотелось бы думать, что, если бы папа знал о потайной лестнице в задней части Бейнберри Холл, он бы написал об этом в Книге. Это было бы слишком «по-готически», чтобы этого не сделать.

Я медленно поднимаюсь по ступенькам, переступая по одной за раз. Я понятия не имею, куда они ведут, и это заставляет меня нервничать. Настолько, что фонарик, который я сжимаю, дрожит, отбрасывая дрожащий свет на стены, похожие на колодец.

Через десяток шагов я достигаю площадки, которая выглядит прямо как из фильма ужасов. Она маленькая и скрипучая, с мотком паутины в углу. Я останавливаюсь, дезориентированная, не имея ни малейшего понятия, как далеко я забралась и где именно нахожусь.

Я понимаю чуть больше, как только поднимаюсь еще на двенадцать ступенек и вторую лестничную площадку, которая прочно удерживает меня на втором этаже. Здесь тоже есть дверь — похожая на ту, что спрятана за плющом. Гладкая и невыразительная, если не считать еще одного засова, который ее закрывает.

Я убираю засов.

Я тяну дверь.

За ней — что-то похожее на шкаф.

Луч фонарика падает на несколько маленьких белых платьев, висящих внутри. За ними — тонкая полоска света.

Еще двери.

Протянув руку мимо платьев, я распахиваю их и вижу спальню.

Мою спальню.

Спотыкаясь, я прохожу через двери и оглядываю комнату — свою кровать, чемоданы и нож на тумбочке.

Потом я вижу шкаф.

Через двери которого я только что вышла.

Меня охватывает шок. Я смотрю на шкаф, ничего не понимая, хотя на самом деле ситуацию понять очень легко.

В спальню ведет прямой путь из дома.

Вот почему папа прибил те доски к дверцам шкафа.

Именно так Ханна Дитмер проникала незамеченной в дом, не открыв ни одной двери или окна.

Именно так любой, кто знает про этот проход, может попасть внутрь.

Меня накрывает еще одна волна шока. Настоящий удар, который заставляет меня согнуться, я почти что сбита с ног.

Этот вход в Бейнберри Холл совсем не новый. Он существует уже несколько десятилетий. Вероятно, с тех пор как это место было построено.

Кто-то мог сюда заходить еще тогда, когда мы здесь жили.

Пока я здесь спала.

И в мою комнату прокрадывался и шептал мне всякое совсем не мистер Тень.

Это был кто-то другой.

Кто-то реальный.

14 июля

День 19

Первый колокольчик прозвенел только через пару минут после двух часов дня.

Этот звук вывел меня из оцепенения, в котором я пребывал с тех пор, как сел туда за день до этого. За все это время я почти не шевелился. Я ничего не ел. Я определенно не мылся. Когда я все-таки покинул свой пост, то лишь для того, чтобы облегчиться. К середине утра я перестал делать и это, боясь пропустить очень важный звонок. Теперь две бутылки моей мочи стояли в углу кухни.

Я понимал — насколько это возможно в состоянии такого крайнего истощения — что, вероятно, схожу с ума. Это не были действия здравомыслящего человека. Но каждый раз, когда я собиралась уйти их кухни, что-то напоминало мне, что это не я сумасшедший.

А Бейнберри Холл.

Во время моего двадцатичетырехчасового бдения на кухне дом был полон шума. Звуки, которые ни один дом не должен издавать при нормальных обстоятельствах. Звуки, которые я, тем не менее, привык слышать.

Музыка доносилась из кабинета на третьем этаже и тихо плыла по пустым комнатам наверху.

«Тебе шестнадцать, но почти семнадцать».

Звуки того, как Уильям Гарсон ходит взад и вперед по коридору второго этажа, подчеркивая каждый шаг ударом трости.

Тук-тук-тук.

А в 04:54 из кабинета донесся знакомый шум, такой громкий, что эхом прокатился по всему дому вплоть до кухни.

Бум.

Кертис Карвер, теперь я это знал. Ударился об пол, когда жизнь покинула его тело. Действие, которое его дух был обречен повторять каждый день, пока Бейнберри Холл будет стоять.

Но ни один звук не привлекал моего внимания больше, чем этот единственный звонок в два часа дня.

— Кто это? — сказал я.

Прозвенел тот же колокольчик. Комната Индиго.

Зазвонили и другие пять колокольчиков, повторяя схему, которая изначально помогла мне все понять.

Зазвонили еще колокольчики. Три. Два раза последний, но не в одном потоке, а так, будто это были две разные буквы. А затем предпоследний в первом ряду.

Я понял — это было мое имя.

— Привет, Кертис, — я неловко хмыкнул. Да, теперь мы с призраком лучшие друзья. — Я тебя ждал.

Один звонок.

И еще четыре по всей стене