Убежавший вороной вернулся к своему хозяину. Обняв коня за шею, Чуга гладил его, приговаривая: «Хорошая коняшка! Хоро-ошая!»

— Теперь помчимся! — осклабился помор. — Ну что расселись? Полезайте в седло!

С помощью Фёдора Савва залез на коня и спросил, кося глазом:

— А в сумках что? Харчей нет, случайно?

— Там деньги.

— Деньги? — устало удивился Коломин. — Какие деньги?

— Зарплата моя. Зря я, что ли, полгода на Гонта впахивал? Тысяч сто там али поболя…

Савва хрипло засмеялся.

— Поехали! Почти как в сказке — не битый битого везёт… Ха-ха-ха!

Вечером они подъезжали к Форт-Самнеру.

Приняв ванну, облачившись в новенький костюм, Чуга покинул свои апартаменты и спустился на первый этаж отеля «Сити», в котором остановился, — лучшего отеля в Денвере.[176] Раньше Фёдор снял бы номер где-нибудь в дешёвом салуне на Блейк-стрит, а тут устроил себе красивую жизнь — «зарплата» позволяла.

Ещё в Форт-Самнере, когда помор явился в банк «Уэллс-Фарго» и опорожнил седельные сумки, на его депозит легли пятьдесят тысяч золотом и шестьдесят с чем-то тысяч в пухлых пачках ассигнаций, припорошенных пылью Чихуахуа и окропленных горьковатой водой Пекоса. А сколько пота и крови пролито? Лучше и не вспоминать…

Войдя в зал ресторана, Чуга сразу заметил Коломина, гордо восседавшего за столом. Посетивший парикмахера и портного, Савва Кузьмич выглядел как лорд на отдыхе. Раненую руку он положил на белую камчатную скатерть, а другой сжимал набалдашник трости, к которой уже привык.

Две недели Седой Бобёр провалялся в армейском госпитале Форт-Самнера, пока не пошёл на поправку. Старый знакомец Чуги, Гуднайт, околачивался тут же. Беда случилась у Чака — его друг и напарник Оливер Лавинг скончался прошлой осенью в том же госпитале. Раненный в стычке с команчами, Оливер подхватил «антонов огонь».[177]

Гуднайт пособил слёгшему Коломину — каждый божий день присылал свежайшего бульону да мясца разваристого. На такой-то диете любой подымется! Вот и Савва на поправку пошёл. И в дилижансе не растрясло, пока до Колорадо добирались, — люди сказывали, живёт в Денвере хирург один, прямо-таки чудодей. Два дня Фёдор с Саввой Кузьмичом дожидались, пока сей костоправ из Дюранго возвернётся, и дождались-таки.

— Доброго вам утречка, Савва Кузьмич, — улыбнулся Фёдор, приседая напротив. — Завтрак заказывали уже?

— Доброго-доброго, — встрепенулся Коломин. — Газету читывали? Посадили-таки Гонта! Арестовали в Эль-Пасо. Обвинили в семи только доказанных убийствах — и за решётку, родимого! Пущай теперь на небо в крупную клетку любуется. Ежели присяжные не смягчатся, повесят Мэтьюрина Брайвена!

Чуга с сомнением покачал головой.

— Вести приятные, что и говорить, — сказал он рассудительно, — так вы и сами понятие имеете, что богатей за деньги самых что ни на есть изворотливых крючкотворов наймёт и выкрутится-таки.

— А вот фигушки! Разорился Гонт!

— И правда доброе утро! — рассмеялся Фёдор. — Ну ладно… Так что с завтраком?

— Уж больно дорого у них тут, — проворчал Коломин.

— Зато вкусно! Кстати, здешний шеф-повар Шарль Гелехман раньше обслуживал короля Дании.

— Ну мы не короли, чай, мы по-простому.

— Здесь мы — короли, — с силой сказал Чуга. — Это пущай в европах самодержцы всякие коронами балуются, а в Америке люди делом заняты. Тут нефтяные короли есть,[178] железнодорожные — всякие. Чем мы хуже?

— Тоже верно…

Заказав мясо по-бургундски и бутылочку «Шато-Марго», они не спеша уговорили и то и другое.

— Ну что, Савва Кузьмич? — сказал Фёдор, промокая губы салфеткой. — Я от вас иных вестей жду, но тоже добрых. Были вчера у доктора? Что сказал?

— Здоров, сказал. Обещал, что и хромота пройдёт. Только, говорит, гуляйте побольше, дышите воздухом и питайтесь получше.

— Ну это мы вам обеспечим! Так что же, выходит, пора?

Коломин кивнул:

— Пора!

…Пока Фёдор «отдыхал» в Мексике, китайцы с ирландцами[179] довели железнодорожные пути до Форт-Ларами, что лежал севернее Денвера. Дотуда Чуга с Коломиным добирались почти неделю, зато путь в солнечную Калифорнию на поезде занял всего три дня.

Сойдя в Сакраменто, Чуга свёл по сходням из вагона для перевозки лошадей своего вороного и спокойного, выносливого мерина, помесь ирландского хантера хороших кровей с мустангом, купленного для Коломина.

— Господи, — перекрестился Савва, — неужто свижусь со своими-то?

— Свидимся, — уверил его Фёдор, хотя сомнения и терзали его душу.

Приближаясь к дому, оба сдерживали и себя, и коней. Неизвестность страшила. Что стало с родными и близкими в их отсутствие? За полгода, бывало, целые города пустели, становясь призраками, а тут какая-то ранча.

Не заезжая в Форт-Росс, Савва и Фёдор припустили по короткой дороге к владениям Костромитинова. С виду дом не пострадал — ни огонь его не тронул, ни стрельба.

На веранду выскочила кухарка, тётя Феня, и руками всплеснула.

— Батюшки-светы! — запричитала она. — Никак Савва Кузьмич возвернулись! Живые!

— Живые-живые, — нетерпеливо отмахивался Коломин. — Мои-то где? Лизка? Наташка?

— Так в гости отъехала Лизавета Михална, к Наталье Саввишне…

— Куда? — еле сдерживаясь, спросили Фёдор с Саввой.

— Ой, и Фёдор Труфанович тута, а я, старая, и не приметила… В Ла-Роке они, обеи. Ага!

Развернув коней, друзья поскакали к Ла-Роке. Настроение у Чуги прыгало под стать конскому топу — то вверх, счастьем балуя, то вниз, страша и пугая.

Путь до ранчи был долог — вёрст двадцать, но и кони были хороши — на всю дорогу часа два ушло.

Сердце Фёдорово забилось, стоило показаться устью Ла-Роки. Дома!

По холмам, щипля травку, бродили коровы. Бакер, согнувшись в седле, лениво объезжал стадо.

Повернувшись к подъезжавшему Фёдору, бакер вздрогнул, рывком приподнял «стетсон», как бы пытаясь увериться в том, что он видит, и закричал:

— Та шоб я сдох! Хозяин! Обойдите всю эту Калифорнию — не найдёте человека, шоб радовался за вас, как я это делаю! Даже ваша мама бы отдохнула!