— Помолчи, Фима, — натужно улыбнулся Чуга.

— Та вы шо?! У меня нету время, шобы сидеть здесь целый день за помолчать!

— Наталья где?

— Дома, а то где ж? Туточки!

— А Лизавета Михайловна?

— Обратно тут! Сёмку лечит.

— А что с ним?

— Я вас умоляю, хозяин, ви же знаете за Сёму: он, если не сломает, так уронит — и как раз таки не помимо пальца, а на самый ноготь!

Не обращая внимания на болтовню одессита, Фёдор направил коня к каньону.

Баня уже стояла, полностью выведенная под крышу из чажной черепицы, рядом размещались конюшня, амбар и барак-кажим.

Сердце у Чуги забухало — он увидел Наталью. Девушка подметала крыльцо перед баней.

Фёдор спешился. Нетвёрдыми шагами приблизился, позвал севшим голосом:

— Наталья…

Коломина сильно вздрогнула, развернулась… Застонав, она бросилась к Чуге, тиская его, теребя, плача, целуя.

— Феденька… Феденька, родимый… Вернулся…

Чуя, что и у самого глаза на мокром месте, Фёдор сказал девушке на ушко:

— Посмотри, маленькая, кто тут ещё к тебе.

Наталья оглянулась, кулачками вытерла заплаканные глаза и охнула:

— Папенька!

Савва Кузьмич не сдержал слёз, они у него текли по щекам, но Седой Бобёр улыбался, бормоча смешные ласковости утерянной и вновь обретённой дочери. А тут и жена подоспела, за сердце хватаясь, и вот уже все втроём обнялись да ревут, но не от горя — от радости.

— …Ларедо пропал в тот же день, — тихонько рассказывала Наталья, сидя на завалинке и прижимаясь к Фёдору. — Князь с близняшками собрал всех бакеров — и давай Гонтовых людишек гонять! Ранчу Мэта разорили и пожгли, сейчас там сеньор Мартинес обживается.

— Вернулся, значит?

— Ага! Дядя его в Сан-Франциско встретил, ну и рассказал обо всём… А твои бакеры самые смелые были. Страху на всю банду нагнали! И дружные они — видишь, не бросили тебя. Денег нет, а совесть есть…

— Я расплачусь с ними завтра же. Выдам по пятьсот долларов каждому.

— А не много?

— Они заработали. И заслужили. А кажим кто строил?

— А все! Хороший обычай есть у «бостонцев», «постройка амбара» называется. Это когда соседи собираются и вместе амбар ставят. Или, там, конюшню. Вот и нам поставили… А дядя плотников наслал, они кажим выстроили. Дед Макар печи сложил…

— Скоро я тут дом возведу, — негромко сказал Фёдор. — Асиенду по камешку разберём и тут выстроим. В два этажа, с балконом, и чтоб веранда вокруг. Мебели накупим и посуды, а печи изразцами выложим…

— А колечко мне купишь?

— Ну а как же. С бриллиантиком.

— Чай, дорого…

— Ты мне куда дороже.

— Правда?

— Правда…

Было уже темно, из открытых дверей кажима доносились храп и сонное бормотание. Чету Коломиных уложили вместе с бакерами, за занавесочкой, а Танух ушёл куда-то, сказавшись занятым.

— Спать пора, — сказал Чуга.

— Пора…

— Давай в бане ляжем?

— Давай… А ты приставать ко мне будешь?

— Обязательно. Али нельзя?

— Ну ты же всё равно женишься на мне?

— А как же!

— Ну вот… А свадьба только осенью. Так долго ждать…

Чуга встал, одновременно сгребая Наталью в охапку.

— Миленькая моя…

— Это ты миленький…

Минула ровно одна неделя, пошла другая. Федор затеял дом строить. Дон Гомес прислал знакомых мексиканцев-каменщиков — и загрохотали подводы, гружённые тёсаным камнем с «асиенды Касса-де-Ла-Рока», потащились телеги с красной черепицей.

Бакеры всей толпой съездили в Форт-Росс, принарядились, ну и обмыли покупки. Куда ж без этого? Пётр Степанович утащил Коломина к себе на ранчу, погутарить «по-стариковски», Наталья навещала беременную Марьяну, а Чуга решил объехать свои владения.

Тут-то его и повстречал сеньор Мартинес, осанистый кабальеро.

— Сеньор Чуга, — сказал он, не пряча тревоги, — пренеприятнейшие известия! Гонт и Шейн бежали из тюрьмы в Эль-Пасо!

— Вот как? — нахмурился Фёдор.

— Сам видел их портреты на плакатах в Форт-Россе. Оба разыскиваются, а за голову Гонта, живого или мёртвого, пять тысяч долларов обещаны!

— Дорого они дерьмо оценили.

— Вы уж поосторожнее…

— Не волнуйтесь, сеньор. Если что, разбогатею на пять тысяч золотом!

Оседлав вороного, Чуга не забыл проверить револьверы — он купил, по старой памяти, парочку «смит-вессонов» русского производства.

Фёдор ехал неторопливо, позволяя коню самому выбирать дорогу. Он любовался лугами и перелесками, стадами его коров, мирно пасущихся на его пастбищах, дышал, щурился под солнцем, жил.

Тревога кольнула его уже на обратном пути. Миновав хижину, выстроенную бакерами на дальней границе ранчи, Чуга выехал на лужок, и тут его словно дежавю посетило — упоминал как-то Туренин такое мудрёное слово.

Из-за деревьев выехали двое — Гонт и Шейн, оба на конях буланой масти. Мэт и Ларедо были изрядно потрёпаны, обветренные, закопченные у костров лица кололи глаз щетиной, но глаза у обоих горели по-прежнему — злобно и алчно.

— Ну и как тебе новый хозяин, иуда? — спросил Фёдор, потихоньку сближаясь с недругами. — Верно служишь? А сахарок он тебе даёт, когда на задних лапках ходишь?

Помор не испытывал ярости. Ему до смерти надоели преследователи и ловчилы, он жаждал покоя и отдохновения.

— Замолчи! — взвизгнул Ларедо.

— Русский выводит тебя, — усмехнулся Мэтьюрин. — Когда твои пальцы будут дрожать, ты промахнёшься. А ну стой!

Чуга подъехал достаточно близко, и окрик Гонта словно какую пружину спустил. Помор прыгнул с седла на миллионщика и свалил его с лошади.

Упав, он перекатился и вскочил. Мэтьюрин с искажённым от ярости и страха лицом ковырялся в кобуре, тщась расстегнуть ремешок.

Чуга не стал ждать, пока тот доколупается, он стремительно бросился на Гонта, молотя его кулаками по рёбрам, по морде, под дыхало. Ларедо потрясал револьвером, но выстрелить не мог — между ним и дерущимися храпели и переступали оба коня, Гонтов и Чугин, да и сами дуэлянты сходились слишком близко. Стрельнешь в бывшего хозяина, а попадёшь в нынешнего…

Мэтьюрин оказал слабое сопротивление, пиная Фёдора ногой, один раз даже достал его хуком слева, но Чуга жестоко подавлял всякое ответное трепыхание.

Очередной удар снёс Гонта с ног, и он упал бы, если бы не уцепился за стремя. И заработал сокрушительный удар по почкам. Мэтьюрин растянулся у самых копыт, и тут же объявился Ларедо. Его губы дёргались, а револьвер в руке так и плясал.