«арабском вопросе»: ведь во времена Декларации Бальфура мусульмане были настроены к евреям вполне дружелюбно, но так и не встретили со стороны последних понимания и готовности к компромиссу. В результате мусульманам оставалось лишь объединиться с христианскими арабскими лидерами для борьбы против «сионистской угрозы». Но какова бы ни была истинная причина мятежей 1921 года и какие бы объяснения этой причины ни выдвигались в ходе истории, арабский вопрос с этого момента стал все чаще и чаще фигурировать в дискуссиях на сионистских конгрессах, во внутренних разногласиях между членами сионистского движения и в задачах сионистской дипломатии.

Пятнадцать лет спустя, когда арабский вопрос превратился в центральную проблему сионистской политики, критики стали заявлять, что сионизм теперь расплачивается за свое пренебрежение к интересам и национальным чаяниям арабов, да и к самому существованию арабской нации. Эти критики утверждали, что если бы сионисты проявили к арабам должное внимание, то межнациональный конфликт можно было бы предотвратить. Возник же он, якобы, только потому, что сионисты вели себя так, словно Палестина была безлюдной пустыней: «Герцль приезжает в Палестину, но, похоже, не находит там никого, кроме своих собратьев-евреев; арабы ускользают от его взора, словно превратившись в невидимок из арабских ночей Шехерезады»[266]. «Загляните в довоенную сионистскую литературу, — предлагал д-р Вейцман в одной из своих речей в 1931 году. — Едва ли вы найдете там хотя бы словечко об арабах»[267]. В принципе из этих слов можно сделать вывод, что лидеры сионизма до некоторой степени осознавали существование арабов, но в своих интересах предпочитали делать вид, будто никаких арабов в Палестине нет. Или все же мы имеем дело с настоящей слепотой (сколь бы удивительной она ни казалась)?

В действительности все обстояло гораздо сложнее. Сионисты и впрямь не придали особого значения первым проблескам арабского националистического движения, и мало кто из них предвидел опасность столкновения национальных интересов. Но, вне всякого сомнения, сионисты понимали, что в Палестине живет несколько сотен тысяч арабов и что именно они составляют большинство местного населения. Даже до Герцля сионисты отлично знали, что Палестина — вовсе не безлюдная пустыня. Еще в 1862 году рабби Калишер, ни разу не посетивший Землю Обетованную, тем не менее, с уверенностью писал о зверствах арабских разбойников и выражал опасение, что еврейским колонистам в этой стране придется тяжело. А русские сионисты в начале 1880-х годов, напротив, выражали убежденность в том, что евреи и арабы смогут мирно уживаться. Лилиенблюм был прекрасно осведомлен о существовании арабского населения Палестины. Однако он полагал, что арабы, живущие в Земле Обетованной, малочисленны и нецивилизованны и что если сто тысяч семей еврейских колонистов проживут там хотя бы лет двадцать, то местное население перестанет воспринимать их как чужаков. Ахад Гаам, приехавший в Палестину в 1891 году, сообщал, что эта страна ни в коей мере не безлюдна и что местные арабы (и, главным образом, жители городов) отлично знают о деятельности и намерениях евреев, но предпочитают не обращать на них внимания, пока те не представляют для них реальной опасности. Впрочем, Гаам не питал иллюзий: если в один прекрасный день евреи укрепят свои позиции и поставят под угрозу владычество арабов в Палестине, то последние едва ли захотят с этим смириться[268].

Герцля арабы действительно не очень интересовали, хотя нельзя утверждать, будто он полностью их игнорировал. Он лично встречался с некоторыми арабами, а кое с кем из них даже поддерживал переписку. Он знал о подъеме националистического движения в Египте и неоднократно выдвигал в своих литературных трудах и выступлениях идею близкого родства между евреями и мусульманами. В «Старой новой земле», сионистской утопии Герцля, персонифицирующий арабов Решид Бей говорит, что еврейская иммиграция принесла арабам неисчислимые выгоды: объемы экспорта апельсинов возросли в десять раз. Гость-нееврей интересуется у него, не нанесла ли еврейская иммиграция ущерб арабам и не вынудила ли она их покидать родные места. На это Решид Бей возмущенно восклицает: «Что за вопрос?! Для нас это — настоящее счастье!». Правда, затем он добавляет, что выгоду из переселения евреев в Палестину извлекли в основном землевладельцы, поскольку они продали евреям земли с большой прибылью[269]. Но Ахад Гаам не верил в утопию Герцля. Он не понимал, каким образом миллионы евреев смогут поселиться в стране, едва способной обеспечить пропитанием несколько сотен тысяч арабов. Макс Нордау возражал на это, что они с Герцлем мыслят в категориях современных методов агротехники, благодаря которым массовая колонизация не потребует изгнания арабов с их родных земель. Они рассчитывают на экспансию европейской цивилизации и на рост открытого европейского общества, в котором найдется место для всех. Им чужды, говорил Нордау, узкость и эгоцентризм религиозных националистов, не интересующихся ничем, кроме воссоздания Иерусалимского храма[270]. Однако и Нордау не всегда проявлял такой оптимизм в отношении перспектив арабо-еврейских отношений. Как минимум однажды он задумался о создании турецко-сионистского альянса для противостояния арабским сепаратистам[271]. Впрочем, не исключено, что это был всего лишь политический жест: Нордау хотел напомнить арабам, в то время стремившимся заручиться поддержкой Турции в борьбе с еврейской иммиграцией, что и за сионистами стоит определенная сила.

Действительно, с первых дней существования еврейских колоний между переселенцами и их соседями-арабами возникали конфликты, а нередко — и кровавые стычки. Анналы ранних колоний пестрят сообщениями о воровстве, разбое и даже убийствах. В своем отчете о поездке в Палестину в 1898 г. Лев Моцкин отмечал, что в последние годы происходили «бесчисленные столкновения между евреями и враждебно настроенными к ним арабами»[272]. Но все эти факты необходимо рассматривать в контексте времени и места. Аналогичные конфликты вспыхивали и во многих других уголках земного шара. Да и в самой Палестине арабы враждовали не только с евреями, но и между собой, подчас воюя целыми деревнями.

Одним словом, уровень безопасности в окраинных районах Османской империи не достигал стандартов, привычных для Западной Европы[273]. Но, с другой стороны, нельзя утверждать, что за всеми этими инцидентами не было никакой политической подоплеки — иными словами, что евреи и арабы мирно сосуществовали друг с другом до выхода на сцену политического сионизма (или, точнее, до Декларации Бальфура, в результате которой перед палестинскими арабами встала угроза потерять свою страну)[274].

Еще в 1891 г. группа известных иерусалимских арабов отправила в Константинополь петицию, которую подписали пятьсот человек. В ней содержались жалобы на то, что евреи лишают арабов земли, ставят под угрозу арабскую торговлю, занимая рынки сбыта, и вообще пытаются отнять у них всю страну