Леночка – слово хорошее,

Очень хорошее слово,

В нем хороша основа,

Тут семя особое брошено!

Лена – льняное имя,

Тут не проста эстетика,

Но это вам не синтетика,

И не какая-то химия!

Тут вам не просто растение,

Лен – естество и прочность.

Хотя в нем есть и порочность,

Особенно в дни цветения!

###

Уж очень сердце бедное стучит,

Который день уж пульс сто двадцать!

Наверное, не надобно бояться,

Но будет жаль, коль сердце огорчит!

Не надо, доброе мое, прошу – не надо!

Ты у меня – приятель хоть куда,

Мое богатство и моя награда,

Что нам с тобой забота иль беда!

Я так люблю, что ты не равнодушно,

Что стало зрячим, сделалось судьбой,

И боли человеческой послушно,

И радости, что нам дана с тобой!

Прости, что я курю, наверно брошу,

Я обещаю, ты уж погоди,

А то какой-то кашель нехороший,

Дыхание со свистом, боль в груди!

Пройдет, поверь! И будет все как прежде,

Все по плечу нам, все, что мы хотим,

А коли нет, так на одной надежде

Продержимся, а жизнь не отдадим!

Мы, друг, на самом интересном месте,

Своей судьбы! И нечего тужить,

В ладу бы только с совестью и честью,

До остановки нам твоей прожить!

06.08.83 г

В больницу ложиться не буду. Наоборот, с 07.08 закрыл бюллетень. С 8-го начинает щелкать счетчик монтажно-тренировочного периода.

Вчера, наконец, вставил эпизод «прошлого», не с «Татарского нашествия» – чисто конструктивно, место в фильме перед забиванием окон, точное – это место ее сна. Но в построении мысли эпизод занял, кажется, еще более важное место: место осмысления героями происходящего – вот что приводит их к главным поступкам: ее – к последнему прощению, его – к отказу от картин, русская традиция страдания и подвига. Это вдруг очень сильно. Но: 1) не снимает ли это удар по сердцу зрителя? 2) нет ли тут драматургической бестактности немедленной духовной победы обиженных (униженных и оскорбленных)? 3) нет ли тут дани кинематографическому интересничанию. 4) не банально ли это, как усилие? (Хотя бояться банальности – сегодня самая большая банальность.)

Встает вопрос: как быть с военной линией (деда), сам эпизод в голове, по-моему, сложился – он длиной в кадр: мытье окон, мытье стен и варки супа – все остальное наплывы: война, дом, ранение, смерть и т. д.

Неужели что-то еще может встать в фильм? Он же не резиновый!

Договариваться надо с Огановым, Лапиным и Афанасьевым – и тогда уже… к Зимянину и т. д.

…Читаю Бердяева «Русская идея». Начал с предубежденья, что встречусь с закомуфлированной политикой, но вдруг наткнулся на мерзкое восприятие Гоголя – теперь уже вообще не смогу воспринимать объективно, каждую мысль встречаю в штыки: русская особость от пространств? Тогда у грузин, живущих высоко, – высокое мышление, у прикаспийцев – низкое, у жителей ущелий – узкое. Национальный характер надо искать в конкретности момента идеи объединений, момента жизни духа, в момент самосознания и формирования нации – это их конкретность и существо национальных характеров, культур, мироощущения.

Русское – в сочетании свободы и рабства, в сочетании несочетаемого, в трагическом ощущении мира, в идее милосердия как единственного ответа.

Господин Бердяев ничего не понял в Гоголе, материнское знание человека он принял за нелюбовь к нему, и все то же желание то фрейдистов, то прочих «истов» путать личность Гоголя человека и Гоголя художника, гения человеческого духа, пришедшего в полемике с Белинским к провозглашению полного взгляда на вещи не только в сфере высшего, но и мирского.

Дочитаю – доругаюсь. Но очень интересно о Белинском, о Герцене и очень интересно поглядеть на русскую мысль в целом – хотя бы и в таком изложении.

Стоп!

Идея познания «древа добра и зла» – идея отношения… не к цивилизации ли, не к знаниям на уровне оценки мира и обретения права на эту оценку?

Права пагубного на долгие времена полузнания и духовного несовершенства. Это действительно удаление человека из Рая животного мира. Рай – мир без сознания?

(Бесят ссылки на свои книги – «Прочтите мою книгу»… А главное, книги были по всем вопросам.)

11.08.83 г

Иногда в работе делаешь такие ошибки, что начинаешь сомневаться в своих умственных способностях. Определенная солидность и основательность в работе, наверное, тоже очень интересна, но нельзя же все вариантить и вариантить – тоже можно спятить: я зарезаю материал – концы кадров – основа монтажа, они требуют законченности, но не куцего обрезания – это полная ерунда. В склейках, которые делает Мила, есть определенность, свобода, короче, вовсе не лучше длинного, затянутость кадра – это не обязательно его недостаток. Любое монтажное насилие, любая своевольная агрессивная акция не всегда оправданна и закономерна. Зарезанный материал создает ощущение надувшихся от натуги жил.

(Возвращать!)

Не делаю ли ошибки, показывая материал Зубкову, – а вдруг он ему не понравится? Не думаю – он производит впечатление умного человека, породистого.

Итак, смотрю материал и завтра, смотрю с пристрастием, но кое-что верну уже с утра: а) уберу деда, детей и скамью (частично); б) верну колхоз (начало и конец), конец класса и т. д., конец сводов.

Одно ясно: сделать картину, которая им будет по нраву, я не смогу. Она им в две серии – серпом по яйцам и в одну серию – тем же серпом. Можно ее только совершенствовать. Сейчас я опять пошел по пути сокращений, а не совершенствования картины. Опять беда и суета. (А Сизов 9-го сентября уезжает в отпуск, кто будет принимать картину на студии? Глаголева? Мамилов? Опять Садчиков?)

Переход от сожжения опять плохой, надо создать паузу после рассказа – чай (Кристина) или укладывание спать с волосами, чайник… А может, часы, чайник, она сидит, портреты, мотоцикл, почему у всех какое-нибудь горе? И т. д.

И. Гольдин[102]: «Картина захватывает, она без единого провала, захватывает и удерживает. Первая картина про детей, которая не о возрасте». (Почему когда показывают взрослых людей, то их возраст никого не гипнотизирует? Никто не ищет «взрослого» кино. Наверное, в этом смысле, в смысле