Видимо, эту информацию Дайна не полагала ценной, потому и ответила сразу:

– Докторша… – И тут же спохватилась: – Больше ж некому. Они же ж с хозяйкой подружками были. Ну та-то думала, что подружки, а докторша завидущей была. Ей все-то хотелось, чтоб как у хозяйки. Придет, щебечет, целует в щечку, а сама знай глазами зыркает, где, и чего, и как…

Дайна замолчала.

– Говори, – попросил Райдо и руки на спинку кресла положил.

Кресло это стояло между ним и Дайной, преградой, которая позволяла Дайне чувствовать себя в безопасности… почти в безопасности…

Райдо выше. И больше.

– Ее на третий день привезли… Бран сам ездил… не подумайте плохого, другие-то ничего, с ними весело было. И вот брать разрешали, чего нравится, а этот… глянет порой так, что душа в пятки уйдет, усмехнется да спросит: все ли хорошо… Дайночкой называл… так и спросит, мол, все ли у тебя хорошо, Дайночка… а у меня язык к нёбу прикипает, только и киваю… – Она смотрела в глаза, не смея отвести взгляд. – Он ее привез, сперва никого-то к ней не подпускал, а уже потом, как надоела, то делился…

Райдо заставил себя дышать по счету.

От единицы до десятки – вдох.

От десятки до единицы – выдох.

И живое железо, которое норовит выплеснуться бессмысленной яростью, сдержать. У него получится. Он всегда с железом своим хорошо ладил.

Только жаль, что Бран издох. И вдвойне жаль, что издох быстро.

– Саквояж не нашли?

Дайна задумалась, но ненадолго:

– Нет… он ее спрашивал, но Ийлэ ничего не знала. Она вообще в мамашу пошла, та же святая простота, правда, небось святости надолго не хватило.

Отступить Дайна не имела возможности; она оказалась зажата между столом и Райдо.

– Она тебе нравится? Им вот нравилась всем… чего нашли? Не знаю… но играли… в догонялки… в саду… очень им весело было. – Дайна говорила, не отводя взгляда.

Дразнила? Проверяла выдержку? Или просто пыталась сказать, что он, Райдо, ничем не лучше прочих.

– Догоняли всегда. А порой и загоняли. Пару раз вон доктор приезжал, откачивал, когда уж совсем… не знаю, зачем она им была… но была, и пускай себе. Не мое дело.

Не ее.

И наверное, ничье… шериф знал?

Наверняка.

И доктор, который называл себя другом семьи, только в какой-то момент дружить с альвами стало не просто неудобно – опасно. Сколько их еще было таких, которые сочли за лучшее сказать, что дело-то не их? Псы воюют с альвами или альвы с псами, но главное, не людям в эти войны лезть.

Не Райдо судить их.

– А потом она их убила…

– Она ли?

Райдо наклонился.

От женщины пахло духами, мягкий сладковатый аромат, не то цветочный, не то фруктовый, главное, что не для нее созданный. Он ей не подходил, да и собственный запах тела Дайны пробивался сквозь полупрозрачный полог этого аромата. Кисловатый, тягучий, крысиный…

– А кто еще?

– Не знаю, Дайна. – Райдо коснулся рыжеватых волос. – Это ты мне скажи… кто еще?

– Понятия не имею.

Лжет, но Райдо позволит себе в эту ложь поверить.

– Пять тысяч, – сказала она и все-таки отстранилась настолько, насколько позволяло место. – Если хочешь узнать про остальное, ты заплатишь мне пять тысяч.

– А если не хочу?

– Хочешь. – Дайна осклабилась. – Кто не хочет получить сокровище?

Наверное, она была права. Вот только представления о том, что есть сокровище, у нее и Райдо различались. Собственное он уже получил.

– Не боишься?

– Вас? – Она приподняла бровь. – Вы мне ничего не сделаете, а если и захотите, то… я лишь исполнила просьбу Мирры. Она так о вас беспокоилась. Вы отказывались от лекарств. Она попросила дать вам снадобье… и, конечно, мне не следовало бы соглашаться, но я хотела как лучше.

Она всхлипнула. Притворщица.

И все-таки Райдо будет жаль, когда ее убьют.

– Не меня, Дайна, бояться надо. Или ты думаешь, что тот, кто стоит за вами, тебя пощадит? Ты ему нужна была в доме, а вот за его пределами… лишних свидетелей убирают, Дайна, это правило.

– Простите, но… я ничего не знаю… совсем-совсем ничего… – Она потупилась.

Ложная скромность. Притворный страх. И самоуверенность, которая выйдет ей боком.

– Что ж, тогда не смею тебя задерживать. Завтра Нат отвезет тебя в город.

Райдо отступил, позволяя ей пройти. Он надеялся, что Дайна уйдет молча; но у самых дверей она остановилась.

– Знаете, – она сказала это тихо, – практика показывает, что псы далеко не бессмертны…

Ийлэ слушала бурю.

Те случались нечасто, по обыкновению своему задолго упреждая людей о том, что грядут снежные дни. И тогда отец приказывал запирать ворота, а на старой сторожевой башне, которую давным-давно следовало бы снести или хотя бы перестроить, зажигали огонь. Вдруг кто заблудится в лесу?

Эта башня и поныне стояла на отшибе, кривою спицей, опасно накренившейся, потянувшейся к земле. И того и гляди, упадет. Мечутся ветра, заметают следы к башне. И старик Михей навряд ли займет обычный свой пост.

Ийлэ помнит его, хмурого, в клочковатом каком-то тулупе, от которого терпко пахло табаком. Старик табак носил на поясе и жевал, вяло двигая губами. Он мало говорил, много вздыхал и частенько застывал, упирая взгляд куда-то в небо.

Он следил за башней и поленницей, которая занимала весь первый этаж, а Казик, приблудный мальчишка, оставленный при доме, носил дрова наверх, к маяку. Он же натирал зеркала его мелким песком и тряпкой, при этом сосредоточенно сопел, осознавал важность этой своей работы.

Ийлэ вот не позволил.

Она хотела остаться и тоже палить дрова, поворачивать массивные зеркала, ловить отблески пламени. И думать, что кто-то там, в далеком лесу, увидит луч света. Спасется.

На памяти отца Ийлэ таких было пятеро.

Что с ними стало?

Буря подбирается на мягких лапах. И ветра умолкают. Тишина вязкая, в ней тонут и звуки дома, и дыхание самой Ийлэ, и шаги пса. На сей раз он не стал стучать, толкнул дверь, которая отворилась совершенно беззвучно.

– Прячешься?

– Нет. – Ийлэ обернулась.

В комнате темно. И фигура Райдо кажется лишь одной из теней, правда, тенью огромной, плотной и на редкость живой.

– Тогда что?

Он щурился. Говорят, что псы плохо видят, особенно если в сумерках, и, наверное, этот конкретный – не исключение.

– Ничего. Слушаю вот.