class="p1">– Опять двадцать пять! Мне надоело оправдываться, – вспомнив про Регину, которая так и не вышла на связь, вскипела Самоварова. – Все по закону: у меня на руках доверенность от матери. Он будет со мной столько, сколько надо.

– Не заводись.

Рядом с доктором, звонившим, вероятно, с работы, послышались голоса.

– Надо так надо. Я на твоей стороне, – закругляя разговор, примиряюще сказал Валера. – Постараюсь приехать в пятницу.

– Буду рада.

– Что привезти?

– Учебник по психологии, где есть про подавленные воспоминания, – брякнула наобум она.

* * *

До дома шли, держась за руки.

Жорина гигантская бабочка успела раскраситься в самые немыслимые цвета.

– Наташа меня похвалила. Сказала, я работаю в стиле империалистов.

– Импрессионистов, – поправила Варвара Сергеевна. – Это слово запишем. Я поищу в инете картины наиболее значимых в этом жанре мастеров.

– Круто! – обрадовался мальчик. – Выучу их фамилии и завтра похвастаюсь Наташе!

У калитки их ждал пес.

Мальчик неуверенно выпустил из ее ладони свою влажную ладошку и замер на месте.

– Как думаешь, он даст мне себя погладить?

– Погоди… Когда хочешь расположить к себе живое существо, нужны терпение и последовательность действий. Импульсивность часто вредит и может вызвать защитную реакцию. Сначала попробуй его покормить.

– Как ты? С руки?

– С руки рано. Беги в дом за сосиской, я покажу как.

Неловко порвав сосиску на несколько неровных частей, Жора, под контролем Самоварой, накидал на землю куски рядом с собакой, тут же отбежал и встал поодаль.

– Все правильно сделал. Только не отбегай так быстро, не показывай ему свой страх. Пока ты его боишься, он имеет над тобой полную власть.

Сожрав в два счета сосиску, пес, игнорируя мальчика, требовательно глядел только на Варвару Сергеевну.

Она подошла и погладила его за ушами:

– Хороший мальчик. И что нам с тобой делать?

Пес облизнулся.

– Я принесу еще? – подбежав к калитке, Жора живо схватился за ручку. – Там осталась одна.

– Это тебе на ужин.

– Ему нужнее, а я согласен на пиццу.

– Ах ты, хитрец! – улыбнулась Варвара Сергеевна. – Ну неси.

Вторую сосиску пес ел уже неторопливо, а затем, облизнувшись, подошел к ребенку и вдруг протянул ему лапу.

Восхищенный и все еще испуганный Жора сделал шажок навстречу собаке и вопросительно поглядел на Самоварову.

– Не бойся. Он начинает тебе доверять.

Весь оставшийся день мальчишка светился.

Он то разглядывал свою бабочку, а потом бежал к планшету и, открыв заложенную страничку об импрессионистах, с серьезным видом сравнивал свой рисунок с картинами знаменитых художников, то подбегал к калитке, проверяя, не вернулся ли пес.

Перед сном, прежде чем получить очередную порцию сказки, он начал допытывать Варвару Сергеевну:

– Гордей же обижал Лаврентия. Почему он не ушел в ту ночь? Разве он не боялся, что тот его задерет? А потом? Он же его все время дразнил…

– Разве ты не понял? Лаврентий полюбил Лапушку. И полюбил всех, кто населял ее мир.

– Даже Гордея?

– В каком-то смысле…

– Так не бывает! Нельзя любить всех! – блеснули в рассеянном лунном свете угольные глазенки.

– Поясни.

Жора привстал на локте. На его лице отражалась напряженная работа мысли.

– Вот ты, например, не любишь мою маму. И меня совсем не любила сначала, сейчас любишь, но чуть-чуть, тебе же деваться некуда. И еще ты не любишь убийц и бандитов. Иначе бы их не ловила. А мы населяем твой мир. А вот если бы ты могла полюбить маму… хотя бы маму…

Варвара Сергеевна, изумленная, притихшая, слушала Жору и понимала, что в этом простом детском умозаключении, на которое она сама его натолкнула, заключена глубокая истина.

Действительно, сложнее всего полюбить того, кто причинял боль, через греховную ярость возвращая в мир ту боль, которую ему самому когда-то причинили.

Для безусловной любви, о которой так много говорят священнослужители и рассуждают философы и писатели, необходимо не только принятие, нужна несгибаемая вера.

Вера в чудо.

26

У Тиграны начались рвота и светобоязнь.

Гордей и Рамзес по ее приказу ушли в ту же ночь искать себе новое место для ночлега, а Лапушка, нарушив приказ, осталась у причала.

Вместе с ней остался и Лаврентий.

– Ты еще там? – выкрикивала из глубины Тиграна. – Вали отсюда, сказала, и дурака своего залетного забери.

Но Лапушка, положив окаменевшую мордочку на лапы, не двигалась с места, совсем как недавно сам Лаврентий, когда его гнал Гордей.

– Может быть, она права? – сказал Лаврентий. – Мы ведь можем заразиться и умереть.

– Дурак! – стиснув зубы, фыркала Лапушка. – Мы не приближались к ней весь день. Нельзя оставлять ее одну. Пока тепло, будем ночевать здесь и таскать мамке еду.

В городе начались проблемы: бездомных собак пуще прежнего гоняли отовсюду, и стаи теперь дрались за любой кусок. Ходили слухи, что в бедных на общепит окраинах идут бои стенка на стенку.

С Гордеем и Рамзесом парочка встречалась теперь в условленном месте – под небольшой горкой неподалеку от рынка.

– Жесть, – предусмотрительно присев на безопасном, в паре метров, расстоянии, ворочал по сторонам квадратной хмурой мордой Гордей. – Эпидемия вспыхнула за несколько дней. Говорят, те, что обитали на Черничной, полегли почти все. А кто из них остался – тот заразный. На финальной стадии с больным лучше не связываться – накинется и загрызет хоть волкодава, такая в нем силища просыпается.

– Ты сам-то хоть раз такого видел? – с недоверием спросила Лапушка.

– Я – нет. Рамзес видел.

Рамзес, бережно разгрызая остатки хилой косточки, неопределенно мотнул головой.

– Неужели нет лекарства? – вспомнив бабку и ее огороженную сеткой клумбу с целебными травами, которыми она небезуспешно лечилась и лечила безумцев, спросил Лаврентий.

– Есть, – усмехнулся Гордей, – у безумцев. От бешенства. Другое дело, что они нашего дворового брата от него не лечат – сразу умертвляют.

– А как? – У Лаврентия внутри похолодело, и он покосился на Лапушку, которая хоть и не заходила глубоко в лаз к Тигране, но исправно оставляла для нее еду в том месте убежища, куда не проникал свет. Насколько было известно по собачьей почте, страшный вирус был аэрогенным – передавался в том числе и по воздуху.

– Молча. Стреляют из пистолета с заряженным на вечный сон шприцем.

– А кого же они лечат?

– Дурачок ты совсем, – дожевав и тщательно облизнувшись, отозвался Рамзес. – За бешеные деньги безумцы‐богачи лечат своих домашних тварей. Да и то самые сердобольные из них. А таких два процента на весь наш город.

– Нам надо держаться вместе, поодиночке мы слабее, – сказала исхудавшая за последние дни Лапушка. – Здоровых и сильных надо брать в нашу стаю.

– Хорошая мысль, – мотнул мордой Рамзес.

– А