– Мы ее не видим, – опасаясь, что Лапушка расскажет про контакт с больной, тут же встрял Лаврентий, – и иногда оставляем вдалеке от лаза еду.

– И она забирает?

Лапушка, понурив голову, кивнула.

Еду Тиграна не забирала, и на том месте успела образоваться гниющая, облепленная мухами куча.

– Значит, у нее неагрессивная форма, раз ест до сих пор и ни на кого не кидается, – задумавшись, предположил Рамзес. – Наверное, она сможет поправиться, – неуверенно добавил он, и в его обычно недобрых глазах засветилась робкая надежда.

Через несколько дней к стае прибились еще четыре собаки: сеттер Петюня, беспородная бойкая Калина, худющий, пятнистый, со страшными шрамами от ножевых ранений доберман, которого Гордей тут же окрестил Каурым, и еще один безродный, помесь овчарки и дворняги, представившийся Мухтаром.

Целыми днями шла ругань между старыми и новыми членами стаи.

Где, что и как добывать на прокорм – эти вопросы стали теперь основными.

Вместо старого лаза под причалом стая нашла себе временное проблемное место – это был холодный, кишевший крысами подвал ремонтировавшегося неподалеку дома, куда Лапушка и Лаврентий приходили ночевать последними. Не слушая предостережений друга, Лапушка каждый вечер упрямо ходила проведать Тиграну, Лаврентию же ничего не оставалось, как послушно плестись следом.

Строители, работавшие на третьем этаже и жившие на участке в бытовке, к вечеру были уставшие и часто пьяные.

Они даже не подозревали, что в нескольких метрах от них скрывается стая бездомных собак.

Притихшие собаки, забравшись в сырой подвал, слышали, как строители громко покашливали, ругались, пели, а иногда кого-то из них рвало.

Петюня – недавний потеряшка, пять лет проживший у хозяев в хорошем доме, объяснил, что кашляют они, скорее всего, не от вируса, а от пыли – когда в его бывшем доме шел ремонт, хозяева тоже часто кашляли, а сам Петюня чесал глаза и чихал так часто, что хозяйка вливала ему в рот какие-то капли.

– Рвет их от водки, – с важным видом разъяснял он. – К моим хозяевам приезжал погостить наглый родственник, они объедались шашлыками, мне тоже перепадало, пили водку, а наглый – больше всех, и потом его, бывало, рвало.

– Идиоты, – зло шептал в черноту и затхлость подвала Гордей. – Берут и сами себя травят. Одно слово – безумцы.

Тиграна была еще жива.

Смирившись с тем, что Лапушка и Лаврентий ее не бросают, она, хрипя, иногда заводила с ними разговоры.

Одним вечером, выслушав последние новости из жизни города и ее хаотично пополнявшейся стаи, она принялась выкрикивать из лаза:

– Не дело это! Стаей нужно управлять, а у вас кто в лес, кто по дрова. Во всем должна быть система и тот, кто ее контролирует!

Из лаза послышался стон.

– Может, воды? – крикнула Лапушка.

Ответом послужили тяжелые, прерывистые, слышные даже снаружи хрипы.

– Я сегодня умру, – раздалось наконец. – Прими стаю. Наведи порядок. Заставь их себя уважать. Хромой, если еще жив, тебе все объяснит и поможет.

Лапушка и Лаврентий, не понимая, кому адресовано послание, переглянулись.

– Ла… лапушшш… ка, слышишь? Прими стаю.

– Почему я? Залетный, думаю, сможет! – неуверенно выкрикнула Лапушка.

– Он ещщщ молодой.

– Но я не смогу.

– Смошшш…

– Почему?

– Ты… моя дочь. Хромой… он знает.

Лаврентий и Лапушка, глядя друг на друга, сидели, замерев, пытаясь осмыслить услышанное.

– Отошли от лаза! Живо! – нарушая стрекот цикад, долетавший со стороны парка, послышался изнутри истошный крик. – Отошли! Подальше! – Голос Тиграны был исполнен невиданной силы, и парочке осталось только подчиниться.

Понурив головы в предчувствии чего-то страшного, они молча поплелись и присели за несколько метров от причала.

Воздух в ту ночь был необычайно густым, ни ветерка, ни шелеста прибрежных, растущих за парапетом деревьев.

И было слышно, как где-то вдалеке, в строившемся поселке, играют на гитаре.

– «Горо-од золотой…» – грустно и пьяно выводил низкий мужской голос.

Остальных слов, как ни прислушивался Лаврентий, было не разобрать.

Со стороны лаза раздался какой-то дикий шум, казалось, весь дощатый настил заходил ходуном, будто под ним сотряслась земля.

Затем что-то со скоростью ветра вылетело из лаза.

Это что-то было похоже на скелет, обтянутый кожей, со сваленной, спутанной шерстью и горящими, как головешки костра, глазами.

– Мама… – Лапушка, содрогнувшись, дернулась было вперед, но Лаврентий, навалившись, прижал ее к земле.

То, что осталось от Тиграны, с разбегу бросилось в воду и, отплыв прилично от берега, погрузилось в море.

Когда Лаврентий отпустил трепыхавшуюся под ним Лапушку, на зеркале притихшего великана уже расплывались и крутились в поминальном танце большие и маленькие круги.

* * *

Всю оставшуюся ночь Лапушка почти неподвижно лежала в подвале дома, куда убедил ее вернуться Лаврентий.

Прислушиваясь к неровному дыханию подруги, он, лежа рядом, не спал и думал о том, как жить дальше.

Как только рассвело, Лаврентий, окинув взглядом спящую стаю, тронул ее лапой за плечо.

– Ты должна рассказать им о том, что произошло.

– Прими стаю ты, – бесцветным голосом отозвалась она.

– Нет. Я самозванец, а ты – дочь Тиграны. Неужели не знала?! – зашептал он в самое ее ухо.

– Догадывалась, – наконец шевельнулась Лапушка.

– Я мало знал твою маму, но она была настоящей мамкой-королевой. Такой же станешь и ты.

– Ты думаешь, они мне поверят? К тому же Гордей хочет стать вожаком.

– Гордей думает только о себе, а стае нужны порядок и справедливость. Мы должны разыскать Хромого. Тиграна сказала, он поможет.

Прослонявшись все утро и полдня по городу в поисках стаи самого грозного в этих местах вожака, Лаврентий и Лапушка, выдохшиеся и голодные, спрятались под настилом у площади морвокзала.

За весь день им удалось найти только картонную упаковку из-под дешевого фаст-фуда.

В упаковке оказались слипшаяся жареная картошка и полбулки с котлетой и кетчупом.

Выждав, как положено, пару часов, они разделили между собой скудную добычу.

– Вдруг Хромой ушел из города? – предположил, пережевывая бумажную картоху, Лаврентий.

– Нет. Он не сдаст свои позиции: вирус уйдет, а его место может кто-то занять.

– Ты его когда-нибудь видела?

– Только издали. Он уже старый, худой. На шее – толстая золотая цепь. Такой больше нет ни у кого. Давай переночуем сегодня здесь. С яхт часто выбрасывают хорошую еду, после рынка это самое хлебное место.

– Мне тоже голодно, но и ты не должна сдавать позиции. Если мы не вернемся в стаю, Гордей уже сегодня на закате может стать вожаком.

– Для этого нужно голосование. Пока нас нет, они не смогут это сделать – мы члены стаи.

– Гордей наглый, он может убедить остальных, что мы просто сбежали.

– Пусть только попробует! –