– У Саши что-то с телефоном?

– Эммм, не думаю, только что с ней говорила. Пять минут назад буквально.

– Понятно. – Неловкая пауза. – Скажи ей, что я все решил с таблетками. Будут через неделю. И ради бога, что за детский сад, она теперь все время на меня дуться будет?

– Прости, но я не совсем понимаю, о чем ты.

– Ладно. – Тяжелый вздох. – Просто скажи, что таблетки я устроил.

– Что за таблетки?

– Она поймет.

Чуть позже я узнала, что именно Караташ имел связи в фармкомпаниях и анонимно доставал для Саши материалы для ее работ. Такая схема – с посредником – позволяла ей сохранять анонимность. Первая ссора между ними возникла, когда Саша вместе с привычным пенолатексом, который они закупали у швейцарской фирмы Skin FX, включила в заказ пятьсот двадцать упаковок лекарств против гепатита А. Никто тогда еще не знал, зачем они нужны ей, эти таблетки, и зачем в таком количестве, но она пришла в ярость, когда Караташ сказал, что не сможет выполнить заказ в срок. Он объяснял ей, что могут возникнуть проблемы с сертификацией и вообще провезти такую партию лекарства под носом у Минздрава и Роспотребназдора, не оставив следов на бумаге и в сети, не так-то просто, если не сказать невозможно.

– У меня нет времени, – ворчала Саша, – выставка через три недели. Что ты мне предлагаешь? Ходить по аптекам и скупать все гепатопротекторы, что у них есть в наличии? Офигеть просто, это, конечно, совсем не будет выглядеть подозрительно, блин!

В итоге Караташ, уж не знаю как, нашел способ протащить в Россию несколько коробок этих проклятых таблеток.

И лишь потом, уже перед самой выставкой, я поняла, к чему все идет, – Саша не успевала закончить работу и попросила меня помочь. Огромный холст висел на стене в лофте, Саша стояла на стремянке и по одной осторожно клеила на него таблетки, я же сидела под лестницей на полу, вскрывала пачку за пачкой, выдавливала таблетки из блистеров в глубокую чашу со сколом на ободке и протягивала ей – и так несколько дней напролет, с короткими перерывами на обед и сон, все силы бросили на эту картину, чтобы успеть в срок. К началу выставки я заработала цистит – так долго сидела на холодном полу, что это, разумеется, аукнулось проблемами с мочевым пузырем.

В итоге картина-из-таблеток стала главным экспонатом выставки и главным ее, прости-господи, скандалом. Многие ведь считают, что именно с нее начались, ну, эти «гонения на художников». Гонения, блин. Травля, вот что это было.

* * *

Картину быстро убрали. Без шума и пыли. Плевать, что холст имеет художественную ценность. Просто исчезла картина, прикинь?

Пришли товарищи майоры, оцепили все и вывезли все экспонаты к чертям.

Суки.

Но это еще мелочи.

По-настоящему дерьмо влетело в вентилятор, когда православные активисты в первый раз устроили погром на выставке работ Караташа. Мы узнали об этом из новостей, затем и сам Паша, заглянув к нам в студию, показал видео – там просто пиздец был.

Предводитель активистов, отец Пигидий стоял возле телеги с ампутированными руками и кричал, просто орал в камеру, как бешеный – вены на лбу, на висках вздулись, – я и не знала, что там бывает столько вен, – морда красная:

«Вот! Узрите! Они называют это искусством! Но что такое искусство? Должно ли оно вызывать отвращение? Тошноту? Нет, говорю я! Искусство должно нести свет и красоту! Оно должно радовать и наполнять счастьем! Вы видите здесь красоту?»

«Не-е-ет!» – подхватывала аудитория за кадром.

«Эта мерзость наполняет вас счастьем?»

«Не-е-е-е-е-ет!» – блеяли активисты.

– А где охрана? – спросила Саша, глядя на экран смартфона. – Почему ему позволяют выступать там? И вообще – этот мужик как-то странно на Гудини похож. Или мне кажется?

– Погоди, – сказал Караташ, – сейчас самый сок будет!

«Эти люди называют себя художниками! Но я говорю: они не художники, они лжепророки! – кричал отец Пигидий, красный рот его шевелился где-то внутри кустистой рыжей бороды. – Но может ли называть себя художником тот, кто отрекся от Бога?! Дар художника – это Божий дар, недаром его называют Божьей искрой! Вы видите здесь искру?»

«Не-е-е-е-ет».

«И вы правы! Здесь нет искры! Здесь нет Божьего огня!»

В кадре появился еще один активист с алюминиевой канистрой в руках.

– Нихрена себе! – Саша чесала лоб. – Они что, правда собираются…

– Угу: господь, жги, – сказал Караташ. Смартфон в его руке дрожал.

– Нет, серьезно, где охрана? Полицию вызвали хоть?

Мы молча, с нарастающей тревогой, смотрели, как отец Пигидий поливает инсталляцию бензином. И только тут, когда уже в прямом смысле запахло жареным, вмешалась охрана. В кадре появились люди в синей форме, активисты кидались на них, началась потасовка, картинка затряслась и погасла. Пару секунд мы все по инерции смотрели на темный экран, словно надеясь, что картинка вернется и в кадре будут смеющиеся, ряженые активисты, они снимут кресты и рясы и, хохоча, хором закричат: «Сюрприз!» – а потом отец Пигидий отклеит от лица эту уродливую, напоминающую зассанный веник бороду и скажет что-нибудь вроде: «Ха, видели бы вы свои лица! Вы что, поверили, да? Серьезно, поверили, что истинный христианин, представитель церкви, верующий будет заниматься такими мерзостями? Ха-ха! Как мы вас подловили, а?» Но ничего такого не произошло.

Караташ включил еще одно видео, с другого ракурса, где видно было, что активистам все же удалось поджечь инсталляцию. Латекс мгновенно воспламенился, галерея наполнилась черным дымом.

– Их посадят, – сказала Саша.

– Неа. Официальный представитель РПЦ уже вступился за них.

– Чего-о-о-о?

– Ну, его попросили прокомментировать, и он сказал, что вообще-то поджог – это перебор, но работы мои и правда отвратительные и тошнотворные. Короче, максимум, что им впаяют, хулиганство. Потому что, судя по словам патриарха, художественной ценности мои работы не имеют и уничтожать их – дело богоугодное. Священная война, короче.

Саша с тревогой смотрела в окно. За окном – дерево, каштан, растущий наискосок, изогнутый временем, он словно тянулся куда-то.

– Крестовые походы начнутся.

– И что ты будешь делать? – спросила я у Караташа.

– Попрошу политического убежища. В США или в Швейцарии. Теперь это будет несложно. С таким-то видео на руках.

Караташ бодрился, пытался шутить на эту тему, но я видела, как он на самом деле напуган. Причем пугал его не сам факт почти ритуального сожжения его работ мракобесами в рясах, его пугала реакция властей и официальных, прости господи, представителей церкви. Это был плохой знак, первый по-настоящему тревожный звонок, и Караташ почувствовал это, и Саша, кажется, тоже. А я – нет. Я видела, конечно, что это явный перебор, но тогда мне казалось, что дно уже достигнуто и хуже уже точно не будет. В самом деле: фанатики врываются на выставку и под молчаливый одобрямс полиции сжигают работы художников, куда уж хуже?