с иголочки, смокинги. Сновали пижоны в модных однобортных клетчатых пиджачках, застегнутых на одну пуговицу. Молодые модисточки, машинистки, с тройным рядом дешевого стекляруса на шее или шкуркой под лисью на голых плечах, в низколобых шляпках-клош, из-под которых торчали пергидрольные стриженые прядки, густо вычерненными томными глазами высматривали своих кавалеров в толпе, переминаясь с ноги на ногу. Всюду мелькали замшевые, кожаные туфли, белые гетры с рядами пуговиц, блестящие штиблеты. Звон каблучков сливался со смехом молодежи и трезвоном трамваев. Почти не было видно ни рабочих, ни комсомольцев, точно вернулись те времена, когда театром заправлял старый французский распутник Омон, а на сцене давали канкан самых развратных видов.

– Пожалуй, мы билеты не раздобудем, – вздохнул Константин Федорович, вылезая из служебной машины Мезенцева.

– Вон перекупщики, – махнул головой следователь, указывая на двух парней в лаковых куртках, с заговорщицким видом зыркающих туда-сюда. – Ползарплаты сейчас отвалите. И охота же! – он развернулся к шоферу и дружески хлопнул его по спине. – Рули в суд.

– Десять рублей? – возмутился интеллигентного вида старичок, несмотря на жару, укутанный в плащ и кашне, в мягкой потертой шляпе поверх крепких седых кудрей.

Парни в куртках быстро скрылись за углом пристройки, где располагался шоколадный цех, едва Грених с Петей двинули к ним – испугались их вида. И теперь они стояли посреди площади, хлопали ушами, не испытывая особого желания отваливать за билет десять рублей, которые составляли без малого пятую часть зарплаты судебного медика и половину стипендии студента.

Посчастливилось, однако, увидеть служащего театра, который очень спешил, совсем как Белый Кролик из «Ани в Стране чудес», но остановился, узнав Грениха.

– Идемте-идемте, вас так пропустят, вы что! – радостно воскликнул он, хватая профессора и его стажера за локти. – Всеволод Эмильевич безмерно рад будет вас видеть, у него столько вопросов накопилось. Ах, ждали, как ждали!

И, нагнувшись к Пете, добавил:

– Спасибо, Петр Евгеньевич, что услышали наши мольбы и привели своего научрука.

Белый Кролик повлек их за собой, Петя внимательно посмотрел на Грениха, Грених на Петю, оба промолчали, и в глазах у обоих застыл вопрос.

Но только сделав несколько шагов вслед за спешащим служащим театра – кажется, он занимался освещением и руководил бригадой электриков, Константин Федорович понял, что Петя прибег к тонкой манипулятивной технике – копированию выражения лица. Отражение жестов, мимики, эмоций собеседника, имитация душевного родства – все это используется в гипнозе. Всему этому Грених обучил Петю сам.

Грених шел по ярко освещенному и заполненному людьми фойе театра, с тяжелым сердцем размышляя. Стажер его превосходил не только своего учителя, но и Макса, знавшего о технике подстраивания все и добивавшегося с ее помощью многого. Так он вертел родителями, некоторыми родственниками, которых просил выхлопотать какую-нибудь должность товарищу или себе, преподавателями, профессорами, своим глупым братом.

Петя оказался таким же.

Он с легкостью просачивался в любую компанию, в каждую ячейку, клуб, везде его принимали с распростертыми объятиями, млели от его любознательности, ретивости, смелости, идейности. Он был воплощением коммунистической молодежи будущего. А на деле первоклассный манипулятор, убийца, готовый идти по головам. Убийца, носящий маску восторженного простачка.

Невольно Грених глянул на него, идущего рядом в своей потертой кожаной куртке с чужого плеча, чуть ему маловатой, в своих этих коротких брючках по новой моде, тоже казавшихся ему малыми по размеру. Весь такой наивный, нелепый, открытый. Петя тоже обернулся, просиял довольной, до ушей, улыбкой.

– Вот свезло-то, – хохотнул он, – попасть за так. Здесь весь свет Москвы, разные деятели искусства, политики, художники. Если премьера пройдет с успехом, говорят, постановку покажут Рыкову и Сталину.

Со вздохом Грених кивнул. Чувство было, что собственный сын в спину нож вонзил. И даже как-то не осталось сил на злость. Говорят же: «Зла не хватает». Вот именно, что не хватало зла на юную душу, отчего-то вознамерившуюся пойти по преступному пути. Выпороть бы да на горох поставить, но нынче такая метода воспитания признана старорежимной. Мол, внушением надо, словом. Нет, в случаях с Петей крепким ремнем.

В зрительном зале им пришлось пробираться меж теми, кто уже успел прийти на спектакль до первого звонка. Тесными группками люди стояли в проеме между рядами кресел и стеной. Белый Кролик указал Грениху и Пете на два пустых места с краю в шестом ряду по соседству с высокой дамой, у которой из шляпки угрожающе торчали павлиньи перья.

Грених опустился в кресло, обратив взгляд перед собой, Петя вертелся юлой, увидел каких-то знакомых с задних рядов и принялся им махать. Занавес был спущен, профессор рассеянно скользил взглядом по авансцене, не слушая гула в зрительном зале и того, что кричит Петя галерке. В нос ударил едкий запах из газовых рожков.

Вновь и вновь перед глазами вставало воспоминание о проклятом собрании.

Неужели вот под этим потолком, украшенным старой лепниной и расписанным запыленной позолотой, в этих стенах с зеркальной мозаикой, где по карнизам были развернуты самописные транспаранты, вещавшие о труде, Ленине и комсомоле, происходило то, чему он стал невольным свидетелем? Как во сне это было, будто в бреду он видел разноцветные фигуры, рассевшиеся по залу врассыпную, ширму, а за ней тени. Сколько дней минуло с тех пор? Так непривычно светло теперь, ярко, аж кружится голова! Все три кованые люстры горели лампами накаливания – зал сиял совсем иначе. Почему он не решился разоблачить их в тот день, зачем пожалел?

Наконец раздался последний звонок, потух свет, сцена озарилась софитами сверху и светильниками из-под рампы. Пополз вверх занавес, открыв германский пейзаж, сад-ресторан – столики, плетеную арку с надписью: «Table d’hôte». Стало видно и часть механизмов с цепями, с помощью которых двигались декорации. Заиграла музыка – вступление в оперу «Валькирия» Вагнера. Профессора прошиб холодный пот, он невольно полез за платком. Та же пластинка.

Петя чуть скосил взгляд на него. Его рот дернулся не то в улыбке, не то в нервном оскале, а в глазах сверкнул недобрый огонек. Словно позволил себе едва уловимую насмешку над профессором. Или то была игра света, льющегося со сцены, или причуда воображения. Сердце сжалось.

– Два пива. Сюда в сад. – На сцену вышли двое: Тренч – напарник Риты и актер постарше, с седой аккуратной бородой.

– Благодаря моему такту, Гарри, мы получили лучшую комнату в отеле…

Самое начало Грених прослушал, совершенно не глядя на сцену. Уши заложило, собственное сердце стало таким громким, что он не мог разобрать слов. Перед глазами плавала эта злая ухмылка Пети – двуликого Януса, бога, у которого на затылке застыла искривленная физиономия хитрого