и Малой Азии представляли собой самую интеллектуальную часть раннего Христианства. И хотя Александрия была единственной столицей большого региона и вмещала философию целого Патриархата, но Сирия изобиловала богатыми и роскошными городами, построенными Селевкидами, где искусства и школы Греции имели большие возможности для развития. В определенный период, в первые двести лет, как некоторые полагают, в Александрии находился единственный Престол, так же, как и единственная школа Египта, тогда как в Сирии было несколько мелких Епархий, каждая из которых имела сначала собственную церковную власть, а после возвышения авторитета Патриархальной власти, каждая из них получила Епископов, но не от Престола Антиохии, а от их собственного Митрополита. В Сирии христианские школы были частными, это обстоятельство определило как разнообразие религиозных мнений в этих школах, так и неосторожность в их выражении, а в Египте единственная Катехизическая школа была частью Церкви, и ее Епископ мог не признать Оригена из-за тех же его предположений, которые развивались и созревали безнаказанно в Сирии.

2

Но непосредственным источником того изобилия ереси, которое является несчастьем древней Сирийской Церкви, была знаменитая Экзегетическая школа. История этой Школы суммируется из многих противоположных фактов. С одной стороны, эта Школа внесла большой вклад в буквальную и критическую интерпретацию Священного Писания, а с другой стороны, она дала основание сначала ереси Ария, а затем ереси Нестория. Если требуется дополнительное доказательство взаимосвязанности неортодоксальности и библейской критики в ту эпоху, оно может быть найдено в том, что вскоре после совместного существования в Сирии, они были объединены Феодором Гераклейским, называемым так из-за места своего рождения и своего Епископства; он был талантливым комментатором Священного Писания и активным врагом Святого Афанасия, хотя фракийцы не были связаны ничем, кроме сочувствия, с Патриархатом Антиохии.

Школа Антиохии возвысилась в середине третьего века; но нет никаких свидетельств, чтобы можно было определить, являлась ли она местным учреждением или, что вероятнее, характеризовала направление или метод общего Сирийского обучения. Дорофей — один из ее самых ранних светил; он известен как еврей, ученый, также как и комментатор Священных текстов, и он был учителем Евсевия Кесарийского. Лукиан, ученик печально известного Павла Самосатского, находившийся в отделении от Церкви в течение правления трех Епископов, впоследствии стал Мучеником, он был автором нового издания Септуагинты, но среди его учеников были первые учителя Арианства. Евсевий Кесарийский, Астерий, называемый Софист, и Евсевий Эмесский, ариане периода Никейского Собора, а также Диодор, рьяный противник Арианства, но учитель Феодора Мопсуецкого, — все они выходцы из Экзегетической школы. Святой Иоанн Златоуст и Феодорит Кирский, оба сирийцы и бывшие ученики Диодора, приняли буквальную интерпретацию, но сохранили ее от злоупотреблений. Но один из наиболее значительных богословов Школы Феодор Мопсуетский, учитель Нестория, который уже был заслуженно ранее упомянут, и который со своими произведениями, с произведениями Феодорита против Святого Кирилла и письмом, написанным Ивой, Епископом из Эдессы, к Марису, Епископу в Персии, был осужден Пятым Вселенским Собором. Епископ Ива Эдесский был переводчиком книг Феодора и Диодора на сирийский язык, а Епископ Марис Ардаширский — на персидский [31]; и таким образом, они стали непосредственными орудиями в формировании большой школы Несторианства и Несторианской Церкви в более отдаленной Азии.

Около десяти тысяч трактатов Феодора были написаны ради распространения знаний среди Церквей Месопотамии, Адиабены, Вавилонии и соседних стран. Он был назван теми Церквями совершенным «Толкователем», и его интерпретация, в конечном счете, и стала настоящим вероисповеданием несторианского сообщества. «Доктрина всех наших Восточных Церквей, — сообщает их Собор под руководством Патриарха Марабаса, — основывается на Никейском Символе веры, лишь в разъяснении Священных Писаний мы следуем за Святым Феодором». «Мы должны во что бы то ни стало сохранить неизменность интерпретации великого Толкователя, — сообщает Собор при Сабарисе, — если кто-либо каким-либо образом воспротивится им или будет думать иначе, тот будет предан анафеме» [32]. Никто с тех пор, как появилось Христианство, кроме Оригена и Святого Августина, не оказал такого огромного литературного влияния на своих собратьев, как Феодор [33].

3

Сирийская Школа с самого начала обладала очень заметными характеристиками, которых она не утратила, когда пришла в другие страны и заговорила на незнакомых языках. Комментарии Феодора на Священное Писание кажутся ясными, естественными, методичными, уместными и логически точными. «Во всей Западной Арабийи, — сообщает Ленгерке, то есть, в Сирии, — был лишь один метод рассмотрения экзегетик или доктрин — практический» [34]. Таким образом, Евсевий Кесарийский, как полемист или комментатор, обычно является автором смысла и суждения; и его следует отнести к Сирийской школе, хотя он и не настолько сильно отражает ее характер, чтобы исключить мистическую интерпретацию или отрицать устное вдохновение Священного Писания. Кроме того, мы видим у Святого Иоанна Златоуста прямое, простое обращение к священному тексту и целенаправленное применение его к предметам и лицам; а Феодорит имеет в большом количестве методы мышления и рассуждения, которые без какой-либо большой неуместности могут быть названы английскими. Кроме того, Святой Кирилл Иерусалимский, хотя и не воздерживается от аллегорий, отражает характер своей Школы через то большое внимание, которое он уделяет изучению Священного Писания, и, я могу добавить, некоторыми особенностями своего стиля, которые оценит и современный читатель.

4

Было бы замечательно, если бы дух Сирийской теологии всегда находился в руках таких людей, как Святой Кирилл, Святой Иоанн Златоуст и Феодорит; но у Феодора Мопсуетского, даже у Диодора перед ним, он развивался в тех заблуждениях, которые возникли у Павла Самосатского. Поскольку его внимание было, главным образом, направлено на изучение священных текстов, в его интерпретации Священного Писания и проявился еретический характер; аллегория может быть сделана инструментом для уклонения от доктрины Священного Писания, однако критика может быть с большей эффективностью обращена к разрушению вероучения и Священного Писания вместе взятых. Феодор был склонен к установлению буквального смысла предмета, в этом никакой ошибки быть не может, но это привело его, конечно, к еврейскому тексту вместо Септуагинты, а также к еврейским комментаторам. Еврейские комментаторы, естественно, говорили о событиях и объектах, не относящихся к евангельским, как об исполнении пророчеств, и, когда это было возможно, пророческий смысл заменяли этическим. Восьмая глава Притч перестала иметь христианский смысл, потому что, как Феодор настаивал, автор книги получил не дар пророчества, а дар мудрости. Песнопения должны были теперь интерпретироваться в буквальном смысле; и тогда оставался совсем небольшой и неизбежный шаг к исключению книги из Канона. Книга Иова также признавалась им исторической; однако, неужели это была всего лишь драма язычника? Он также отказался от книг Хроник и Ездры и, как ни странно, от Послания Святого Иакова, хотя оно