— Еще не кончилось, только начинается, — сказал Ванзаров. — Я теперь все знаю…

Лебедев издал презрительный смешок.

— Не велика хитрость: это вдова вас так отделала?

— Нет, Горжевская тут ни при чем. Во-первых, это был мужчина. — Ванзаров потрогал шею. — Аполлон Григорьевич, посмотрите, что там?

Ванзарова повернули к свету.

— Это вам укольчик воткнули, — ответил криминалист, трогая красную точку. — Крепко всадили. Как понимаю, никаких ощущений?

— Никаких.

Научный интерес не отступал ни при каких обстоятельствах. Лебедев вытащил из саквояжа хирургический скальпель и легонько потыкал им в плечо Ванзарову.

— А так?

— Ничего.

— А если вот так? — острие скальпеля вошло в тело.

— Ничего.

— Аполлон Григорьевич, пожалейте! — вступился Сыровяткин.

С некоторым сожалением Лебедев убрал скальпель, вытер кровь и заклеил порез пластырем. Отказавшись от его поддержки, Ванзаров попробовал устоять. И устоял.

— Господа, нам надо спешить, осталось мало времени…

Сыровяткин смущенно хмыкнул, а Лебедев заржал не хуже кавалерийской лошади.

— Друг мой, вы себя видели?

Только сейчас Ванзаров обнаружил, что выглядит точно как новорожденный: из одежды на нем не было ничего. Посреди кладбища стоял совершенно голый мужчина.

Из неловкой ситуации выход нашелся.

— Никитин, раздевайся до исподнего! — приказал Сыровяткин.

Городовой не обрадовался, но спорить было бесполезно. Стянул сапоги, штаны, кафтан, остался в одних кальсонах и сорочке. Портупею с шашкой и револьвером не отдал. И фуражку. Ванзарову помогли одеться. Теперь они с городовым могли выступить комическим дуэтом: городовой в подштанниках, но с фуражкой и городовой без фуражки, но в форме меньшей по размеру.

Лебедев не упустил возможности высказаться на этот счет цветасто и заковыристо. Так, что Сыровяткин засмущался. Ванзарову было все равно, даже сапоги на размер меньше. Он только посмотрел на небо.

— А почему так солнце высоко? — спросил он. — Который час?

Лебедев и Сыровяткин переглянулись, как заговорщики.

— А вы как полагаете?

— Должно быть, часов пять.

— Полдень, Родион Георгиевич, — сказал полицмейстер.

Ванзаров был озадачен.

— Выходит, я пролежал… часа три?

— Сейчас двенадцатый час первого мая, друг мой! — Лебедев был очень доволен произведенным эффектом. — Все проспал, как спящая красавица.

— Первое мая… — повторил Ванзаров. — Концерт в честь открытия летнего сезона когда начнется?

— В полдень, как полагается, — ответил Сыровяткин. — Публика уже собирается, сегодня в утренние поезда было не попасть. Город наш, наконец, расцвел. Все только и говорят, что сам министр внутренних дел пожалует, господин Плеве. Слух верный…

Первый шаг у Ванзарова получился как у младенца, который заново учится ходить. Неуверенный и опасливый. Трудно ступать, когда не чувствуешь ног. Ванзаров балансировал с трудом, но упрямо сделал еще шаг и еще. Выходило все лучше. Он остановился и оглянулся на неглубокую яму, обложенную досками. Если бы пошел сильный дождь, все было бы кончено.

— Константин Семенович, сюда надо людей ваших прислать и пристава Толстоногова, — сказал Ванзаров. — Под днищем, на котором я лежал, еще пустота. Уверен, что там найдете тело доктора Юнгера…

Лебедев потянул носом.

— Да, запашок знакомый… А вы куда собрались, друг мой?

— Надо успеть на концерт, пока не случилось большой беды… — с трудом проговорил длинную тираду Ванзаров. — Аполлон Григорьевич, мне нужно ваше плечо. Чтобы быстрее передвигаться.

— А мне что делать? — спросил Сыровяткин, который не хотел остаться не у дел.

— Берите трех-четырех самых толковых городовых — и бегом к концертному залу.

— Никитин, остаешься на посту, пришлю подмогу! — крикнул полицмейстер и побежал так, что Ванзаров невольно испытал зависть. Пока он мог передвигаться, как глубокий старик. Старик, обманувший смерть.

С раннего утра в Павловск началось паломничество. Утренние поезда, еще вчера полупустые, лопались от пассажиров, которые готовы были лезть и в дверь, и в окна, лишь бы влезть. Кажется, ехала вся столица. Мелкие чиновники, приказчики, отцы семейства со своими семействами, городские бездельники, офицеры, взявшие ради такого случая отпуск, купцы, фабриканты, биржевые маклеры, репортеры, студенты и даже сливки высшего общества.

Добирались как могли. В собственных каретах, на столичных извозчиках, нанятых за бешеные деньги, на попутных крестьянских телегах, на велосипедах и, конечно, на поезде. Только воздушного шара не хватало. Каждый считал своим долгом оказаться в Павловске. Ехали те, у кого были свои дачи, те, кому повезло снять ее на лето, но больше всего было тех, кто посещал Павловск от силы раз в году, именно в этот день. Пропустить открытие сезона считалось невозможным преступлением. Откуда взялась эта мода, никто не знал. Но во всех салонах и ресторанах столицы последние две недели только и было разговоров, что: «А вы едете в Павловск?» Важность приехать именно первого мая никто не оспаривал. Как будто это стало признаком хорошего тона.

Все знали, что на открытие обязательно будет кто-то из высоких гостей, рангом не меньше министра, шушукались об этом и предвкушали, как увидят живого министра. Конечно, многие лелеяли тайную надежду, что сам государь посетит праздник. Но это было бы слишком большой удачей, на которую никто не рассчитывал. Достаточно и министра.

Само открытие сезона было чрезвычайно скромным. Не было салютов, слоны не маршировали по улицам, военные оркестры не проходили маршем, и даже торжественная иллюминация не украшала городок. Все открытие состояло из концерта в музыкальном воксале, как здесь называли зал для проведения концертов, у железнодорожного вокзала как раз и расположенный. В том самом, где Штраус, чуть меньше тридцати лет назад, дирижировал вальсами. С тех пор поменялся дирижер и состав оркестра. Но концертная программа осталась из тех же вальсов, а потому была известна всем и заранее. Никакие звезды, вроде Шаляпина, не раскрашивали однообразие.

Все это повторялось из года в год и должно было надоесть до тошноты. Но столичная публика проявляла поразительное благодушие. Ни один петербургский театр не мог себе позволить давать надоевшее представление столько лет. Его бы закидали гнилой брюквой. А павловскому оркестру все сходило с рук. Мало того, первый концерт, он же открытие сезона, проходил с двойным аншлагом, на который билеты выкупались за месяц вперед, как только поступали в продажу. Объяснения подобному чуду не было, да его никто и не искал.