тут же забыв обо всем прочем, направилась прямо к нему, достав по пути из стола градусник.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

— Давайте температуру померим, — сказала она, протянув термометр.

— Где я? — пристраивая градусник под мышку, поинтересовался Роман.

— На таможне. В медпункте, — ответила медсестра, перейдя в смежную комнату, отделенную пластиковой перегородкой.

— А как я здесь оказался?

— Вас принесли ночью в бессознательном состоянии, — находясь в соседней комнате, громко проговорила женщина, так чтобы Роман мог ее услышать. — У вас серьезная ангина. Вы на днях нигде не могли застудиться?

— Позавчера кондиционером продуло, — тоже повысив голос, ответил ей Роман.

— Очень сильное воспаление. В гнойное, я думаю, все же не перейдет, но все равно крайне опасное. Я вам антибиотики ночью поставила, вместе с жаропонижающим — и сразу полегчало, — продолжила она уже тише, вернувшись из смежной комнаты. — Вон сейчас и румянец какой-никакой появился. А были-то совсем бледными, — произнесла медсестра и, подойдя к Роману, протянула ему стакан воды и две каких-то таблетки.

Роман взял таблетки и, разом проглотив обе, запил их водой.

— Голова не болит? — спросила медсестра.

— Нет.

— Это хорошо. Давайте температуру посмотрим… И температура тридцать семь с половиной; ночью за сорок держалась. Тенденция хорошая, но ангина очень опасная болезнь: стоит чуть упустить — и последствия могут быть самыми плачевными! — смотря прямо на Романа, сказала она и, положив градусник в карман, пошла к двери. — Мне надо отойти ненадолго.

— А мне сейчас…? — начал было Роман, но тут же остановился. Медсестра вопросительно уставилась на него, ожидая окончание вопроса. — Нет, ничего, — добавил он, мотнув головой.

Роман хотел спросить, может ли он уже вставать, но передумал, с запозданием сообразив, что этот вопрос был бы совершенно лишним. Когда медсестра вышла из комнаты, он, полежав для верности еще несколько минут, снял одеяло, нашел под кроватью свои туфли, обулся и, собрав со стула вещи, направился к выходу, намереваясь поскорее оставить медпункт. Но, не дойдя до двери, он заметил на стене зеркало, а заглянув в него, замер в растерянности. Из зеркала на Романа смотрел какой-то плохо знакомый ему человек: измученный, лохматый, небритый, с растрескавшимися губами и впалыми больными глазами. Он окинул себя взглядом — одежда на нем была в еще более прискорбном состоянии.

«Нет, так я далеко не уйду, — подумал Роман. — Нужно хоть немного привести себя в порядок». Быстро застегнув и оправив на себе рубашку, он протер заспанные веки и, достав из сумки расческу, принялся приглаживать торчащие в разные стороны волосы. В это самое время дверь отрылась, и в комнату вошел одетый в форму таможенника мужчина.

Оказавшись внутри, таможенник сходу натолкнулся на Романа, стоявшего у зеркала тут же слева возле двери, и от неожиданности заметно опешил. Это был молодой человек в форме капитана: высокий, стройный, голубоглазый, с правильными, почти идеальными чертами лица, прямым носом и аккуратным ртом. Волосы у него были спокойно-рыжего цвета, а кожа белая с каким-то неприятным синеватым оттенком. Он явно не ожидал наткнуться на Романа в дверях и поначалу уставился на него растерянным взглядом, который, впрочем, уже через пару секунд трансформировался в пренебрежительно-оценивающий.

— Пройдемте со мной, — надменно произнес он, окинув стоявшего перед ним молодого человека с головы до ног и обратно.

Внезапное и резкое появление таможенника в не меньшей степени обескуражило и Романа. Несмотря на его вполне приличный рост, капитан был еще сантиметров на двадцать выше и стоял так близко, что ему пришлось задрать голову, чтобы заглянуть тому в лицо. Услышав же требование таможенника, он опустил глаз, впялившись ему куда-то в районе груди, молча кивнул, убрал расческу в сумку и проследовал за ним из кабинета.

Выйдя, они очутились в коридоре с множеством дверей и, повернув налево, пошли по нему быстрым шагом. Коридор был длинный, извилистый и достаточно узкий; периодически им навстречу попадались люди, в форме и без, но Роман не смотрел на них, а шел, опустив голову, встревоженный внезапно нахлынувшими на него мыслями.

«Куда он меня ведет? — вертелось у него в голове. — Неужели к этому Сергею Леонидовичу? Да конечно к нему, куда еще-то! Получается, что это был не сон, что все это происходило на самом деле. А о чем мы с ним разговаривали?», — Роман снова попытался восстановить в памяти события прошедшей ночи, но как ни старался, кроме совершенно очевидного общего направления беседы ничего не мог вспомнить. — «Как я буду сейчас с ним говорить, если я даже не знаю, что рассказал ему накануне?!».

От этих мыслей Романа охватил сильнейший страх: та неизвестность, с которой ему предстояло сейчас столкнуться, вся неопределенность, неясность его положения посеяли в нем панический испуг. Он не знал, куда его ведут, о чем будут расспрашивать, не представлял, как ему нужно себя вести и что говорить, но одно Роман знал точно — ничего хорошего предстоящий разговор ему не предвещал. Он вынужден был идти сейчас за капитаном вопреки своим желаниям, инстинктам и чувствам, и единственное, что ему сейчас оставалось, так это продолжать всей душой надеяться, что разговору не суждено будет состояться. Сознание Романа не находило никакого другого выхода, кроме как уповать на то, что вот сейчас случится пожар или землетрясение, и всех эвакуируют из здания, или что Сергея Леонидовича не окажется на месте: может, ему понадобится срочно уехать, а может с ним даже случиться сердечный приступ — не важно, главное, что их беседа не должна была состояться. Но с каждым сделанным шагом, с каждым пройденным метром надежда его становилась все более призрачной, а ее место в душе занимало отчаяние, которое теперь сильнее и сильнее сдавливало ему грудь и будоражило разум. Свернув, за очередной поворот, капитан остановился и, открыв дверь одного из кабинетов, вошел внутрь. Роман зашел следом.

Помещение, куда привел его капитан, было небольшое, квадратное, с одним единственным узким окном. Слева у двери стоял рабочий стол, еще два таких же стола находились дальше, по обеим сторонам кабинета друг напротив друга, справа же сразу при входе возле стены вряд было выставлено несколько стульев. За дальним слева столом находился совсем еще молодой таможенник в одной форменной рубахе, без кителя, который висел за ним на спинке кресла, а рядом на стуле сидела девушка лет двадцати трех. На девушке была одета кружевная розовая кофточка, оставлявшая полностью открытой ее спину, блестящие черные лосины, длинною чуть ниже колен, сандалии на высокой платформе и множество золотых украшений — на шее, пальцах, запястьях рук, в ушах и даже на щиколотке левой ноги.