Я сел на кровать и вспомнил, как мисс Элла лежала на полу и дергала меня за штанину, когда я, обезумев от ярости, был готов задушить Рекса.

– И вот теперь мне кажется, что человеческое сердце – это как бы увеличительное, или, наоборот, уменьшающее стекло, а снимок отпечатывается в душе на всю жизнь.

Я встал, подошел к окну и тоже посмотрел на пастбище:

– Наверное, и у меня в детстве и юности бывали какие-то приятные дни, но как я ни стараюсь их вспомнить – не получается: их поглотили другие воспоминания: о порках, крови, постоянной грубости и бесконечном потоке виски. Все окружающее я видел только через призму жестокой власти Рекса. Но реальная жизнь ведь не процесс фотосъемки. И чтобы изменить отношение к прошлому, недостаточно сменить бинокуляры.

Кэти прижала к груди колени и обхватила ладонями голову: наверное, я был чрезмерно откровенен. Я повернулся, чтобы уйти, и остолбенел – передо мной стоял Мэтт, бледный, словно привидение. Не знаю, как долго он вот так стоял у порога, не решаясь войти и держась обеими руками за косяки, словно боялся потерять равновесие. Но он все-таки вошел, что-то бубня себе под нос, и остановился на середине комнаты. А потом приблизился к бюро Рекса с откидной доской и оглянулся, окидывая взглядом всю обстановку.

– А я… здесь был, – пробормотал он наконец.

– Что?

Мэтт продолжал, словно обращаясь только к самому себе и указывая на середину комнаты:

– И она здесь была, стояла на коленях и мыла пол. Она попросила, чтобы я помог ей передвинуть бюро к стене. – Мэтт двигался как-то автоматически, словно робот. – Я помог ей, но тут вошел Рекс, вдрызг пьяный. А Моза он отослал тогда в Дотан. И вот Рекс спросил ее:

«Тебе мои мальчишки нравятся?»

«Мистер Рекс, это два самых замечательных мальчика, которых я когда-либо знала, и я люблю их, будто собственных сыновей. Я знаю, что вы тоже ими гордитесь».

А он, ни слова не говоря, швырнул ей стакан с виски прямо в лицо, рассек губу и выбил несколько зубов, а потом поднял осколок и полоснул им прямо по ее лицу, задел глаз. Я шагнул к нему, а он со злобой ткнул в меня пальцем…

Мэтт тяжело, прерывисто дышал, его руки дрожали.

– А мне он сказал: «Ты, тупица, безмозглый пень! Ты вообще не должен был родиться! Ты просто результат удовлетворенной похоти. Вот и все! Семя, брошенное на ветер. – и, повернувшись к мисс Элле, добавил: – А тебе я специально сообщу, если мне кем-то захочется возгордиться», – и ударил ее в бок сапогом. Я услышал треск…

Он стоял, словно окаменев, а через несколько секунд повернулся вокруг, прямо лицом ко мне:

– А потом скрипнула дверь, ты стучал своими бутсами по деревянному полу, потом по мрамору… и ты вбежал… сюда… и…

Мэтт, еле волоча ноги, подошел к месту, где я тогда, схватив Рекса за горло, сунул ему в рот револьвер.

– Твой палец был уже на курке, и ты… нажал, но недостаточно сильно… А потом ты поднял ее с пола и на руках вынес из комнаты, а потом Рекс заснул – и я тоже лег на пол… а он тогда… он ударил ее семнадцать раз до того, как ты вбежал в комнату.

Кэти прижалась лицом к коленям и зарыдала, а затем вскочила и сбежала по лестнице вниз, в холл, и рыдания ее постепенно становились все глуше, и вот она выбежала в дверь черного хода, а Мэтт медленно приблизился к окну. Прижавшись к стеклу лицом, он посмотрел куда-то в самую даль, будто на край земли, и замер, словно стоял над пропастью.

«Такер! Почему ты об этом никогда не рассказывал мне? Такер, наш любимый, дорогой мальчик должен знать, что он сам ни в чем не виноват, и ему нужно услышать это от тебя. Жить Мэтту или умереть – это зависит от того, как ты поступишь. Он должен знать, что он ни в чем не виноват!»

«Но он виноват! И сам только что об этом сказал. Он мог бы вмешаться и остановить эту бойню».

«Дитя мое, – и я почувствовал, как ее пальцы приподняли мое лицо, и она прижалась к нему своим, – освободись от этого груза. Сбрось его с души своей, и пусть он канет навеки в никуда, безвозвратно».

Я подполз к тому месту, где мисс Элла упала в последний раз, когда умирала, нащупал ногтями чуть выпуклое выцветшее пятно и омыл его слезами смирения.

– Дядя Так! Дядя Так!

Я вскочил с места, ослепленный полуденным солнцем. На пороге стоял Джейс: он тяжело дышал, вспотел и махал рукой в сторону ущелья. – Он там, в воде! На дне! Он не шевелится! Он на самом дне!

Я протер ослепленные солнцем глаза:

– Помедленнее, дружок! Кто там на дне? Кто не шевелится?

И Джейс указал на фотоснимок, висевший на стене. Эту фотографию снимала когда-то мисс Элла, всех нас – меня, Кэти и Мэтта, стоящих в обнимку. Снимок был сделан в тот самый день, когда Кэти уезжала в Атланту.

– Он не шевелится! – и Джейс пальцем указал на Мэтта.

Я стремглав вылетел в холл, сбежал вниз по лестнице, миновал кухню и выскочил во двор через черный ход. Я проскочил в расщелину между железными прутьями ограды, упал, покатился по земле, вскочил на ноги и, взметая на бегу комья грязи, побежал к ущелью. Не медля ни минуты, я спрыгнул вниз со скалы и нырнул, словно ястреб, охотящийся за речной рыбой, взметнув спокойную, словно стекло, гладь воды, и опустился вниз к телу, лежащему на дне озерца.

Брюки и ботинки тянули меня обратно, но я упрямо опускался все ниже и ниже, стараясь добраться до Мэтта, а в ушах у меня стреляло от постоянно увеличивающегося давления воды. Солнце стояло высоко, и вода сверкала, но была ледяной. Мэтт лежал, раскинув руки, на песчаном дне, в нескольких шагах от утонувшей лодки и не двигался. К поясу были привязаны веревки с тяжелыми камнями. Лишь волосы на голове и морщинистые пальцы, касавшиеся песчаного дна, шевелились вместе с водой. Я подплыл к нему, схватил за воротник и рывком вытащил из воды. Я увидел его широко раскрытые глаза, а во рту у него торчал обрезок зеленого садового шланга. Он был абсолютно живой, и я, конечно, никак не ожидал увидеть этот устремленный на меня безмятежный, словно летний ветерок, взгляд. Я ведь опасался другого! Еще раз внимательно посмотрев ему в глаза, я убедился, что Мэтт жив, тем более что он взмахнул рукой – в другой он держал решето, через которое просеивают муку. Выругавшись, я покачал головой и указал вверх, а Мэтт снял груз, привязанный к поясу. Я уже начинал замерзать, а он явно не страдал от холода.

Я взобрался на уступ, где мы играли в детстве, и с удивлением заметил нечто странное в лице Мэтта: словно какой-то врач-безумец растянул ему рот, пришив кончики губ к ушам, – он улыбался из-за резиновой трубки, через которую он дышал.

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – крикнул я. Мэтт вздрогнул, оглянулся, а я хлопнул его по лицу тыльной стороной ладони: – Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Он облизнул потрескавшиеся губы и указал вниз, на воду: