– Ищу пятицентовую монету.

– ТЫ ДУРАК? СОВСЕМ С УМА СПЯТИЛ?

– Да, – кивнул он, почесав в затылке, и расстегнул молнию на мокром комбинезоне.

– Ты меня разыгрываешь, что ли?

– Нет, – отрицательно мотнул он головой, – ведь и Гибби сказал, что я клинический…

– Но я не это имею в виду!

Мэтт сидел не шевелясь, но взглядом быстро-быстро обшаривал ущелье, пытаясь, очевидно, понять, что мне от него надо, а я вытер с лица пот и снова пытался ему это растолковать. Я опустился рядом с ним на корточки и снова похлопал по лицу:

– Чем ты занимался до того, как я нырнул за тобой?

– Исследовал дно озера, привязав к ногам груз в сто сорок фунтов, а сам дышал через трубку. А еще просеивал через сито песок.

– Ладно, пусть так, но зачем? Что ты задумал? К чему все это?

– Хотел найти свой пятицентовик, который потерял.

– А когда это случилось?

– Когда мы втроем, ты, я и Кэти, сбросили сюда «Веселого Роджера».

– И ты решил, что после стольких лет сможешь найти монету?

Мэтт так посмотрел на меня, будто это я рехнулся, если задаю подобные вопросы:

– Гм… конечно! Когда мы бросили сюда «Роджера», у меня из кармана, наверное, и выпала эта монета. Я тогда дома все обыскал, но так его и не нашел, и думаю, что он здесь, все еще лежит где-то в песке.

– Если тебе нужны деньги, то надо было просто сказать мне. – и я вытащил из кармана монету в четверть доллара, но Мэтт покачал головой.

– Нет, мне нужен именно тот пятицентовик!

– Но почему?

– А потому. – и он снова посмотрел на меня как на умалишенного. – Ведь если бы я его нашел, то мог бы всегда носить с собой, и наши хорошие дни снова бы вернулись, и тот день тоже. Ну что ж, наверное, опять придется нырять туда, где я его выронил, и, может быть…

И мы взглянули вверх, а там, у спуска в ущелье, стояли Кэти и Джейс. Мэтт снова посмотрел на меня невинным взглядом, будто это не он укоротил сегодня мой жизненный путь на десяток лет, чуть не доведя до инсульта.

Я вылез из ущелья, быстро зашагал к дому, включил горячий душ и стоял под ним, пока не пошла холодная вода.

Да, сомневаться не приходилось: наступило время снова обратиться за помощью к Гибби. Я понимал, в чем корень зла, но вытаскивать его на свет Божий не имело смысла: крепость его самосознания была уже разрушена.

В три часа ночи Кэти со свечой в руке спустилась в подвал и тряхнула меня за плечо, в чем, правда, не было необходимости, потому что я не спал.

– Такер, – прошептала она, – мне надо поговорить с тобой и кое о чем рассказать.

Ее губы почти касались моей щеки, я чувствовал на лице ее дыхание, меня обволакивал запах лаванды. В подвале было темно и холодно, а она пришла босиком, в одной лишь шелковой пижаме.

– Я была не совсем с тобой откровенна. Мне надо еще кое о чем тебе рассказать.

Взяв мою руку, она крепко прижала ее к животу.

– Когда мы приехали с Тревором в Колорадо, то попытались начать все сначала… и я не уверена, но думаю, что теперь… беременна. Извини!

Она отвернулась и так же молча, как вошла, начала подниматься по лестнице.

«Такер!»

«Ну чего вы еще от меня хотите?»

«Хочу кое о чем напомнить!»

«Мне кажется, что за последние двадцать четыре часа я узнал и так достаточно много. Вы когда-нибудь слышали, что не следует перегружать мозг избытком информации?»

«Дитя, я просто хочу, чтобы ты кое о чем вспомнил!»

«Да, мэм?»

«Половину своей жизни я провела в заботах о двух незаконнорожденных мальчиках!»

Я поднялся в чулан, где хранилось оружие, взял столь знакомый мне «Гринер» и, разорвав коробку, зарядил револьвер сразу десятком пуль, захватив, на всякий случай, остаток. Войдя в комнату Рекса, я прицелился в его портрет над камином, нажал курок и раздробил ему голову, а потом повернулся к его постели, и пуля угодила в самую середину, взметнув вверх облако пуха и перьев. А потом я взял на мушку бюро и разнес в щепки его крышку. И наконец прицелился в прикроватную тумбочку, где всегда стоял стакан виски и куда Рекс всегда складывал дневную выручку.

Предав смерти комнату Рекса, я зашвырнул «Гринер» на кровать, снова спустился в кухню, потом в винный погреб. Там я снял со стены «Луисвиллского дальнобойца». Представив себе голову Рекса, я размахнулся и вдарил по бутылкам – все словно взорвалось и окрасило стены в шесть оттенков красного цвета. Я снова размахнулся, прицелился и еще разок крепко прошелся битой по бутылочным рядам, и теперь уже со всех стен потекли красные ручьи. Полки из бальзамового дерева годились только на зубочистки, а вино затопило пол, журча по плинтусам. Промокший от вязкой винной жижи, я сел, весь в осколках стекла, чувствуя, как ноги сводит судорога.

И вот именно в тот момент я и услышал звуки музыки: это пело великолепное фортепиано Рекса. Звуки затопили весь дом и вынесли меня из подвала. Я вошел в гостиную, и вид у меня был, наверное, такой, словно я выкупался в красном виноградном вине. Кэти сидела за пианино и играла. Не знаю, что за произведения она исполняла, но если не считать незабвенной речи мисс Эллы, то никогда еще в нашем доме не слышалось более прекрасных звуков.

Вошел Мэтт, держа в руках какой-то странный инструмент, поднял крышку фортепиано и наклонился, прислушиваясь, а потом наклонялся еще несколько раз и подтягивал струны или, наоборот, расслаблял их, и все это делал очень спокойно и деловито, словно имел дело с каким-то заурядным карбюратором. А потом он сел рядом с Кэти и внимательно следил за ее бегающими по клавиатуре пальцами. А я поставил «Дальнобойца» в угол, уселся на пол и начал вытаскивать из волос осколки, чувствуя горечь во рту. Вино щипало мои кровоточащие царапины и жгло горло.

Кэти играла, пока не забрезжил рассвет. Не знаю, сколько музыкальных пьес она исполнила, наверное, не меньше сотни, и все на память. Мэтт часто поднимался, опять подтягивал струны и снова садился рядом с Кэти, облаченный в свой полосатый полиэстеровый костюм, а на ней по-прежнему была только шелковая пижама, и я, весь в бальзамовой древесной пыли и осколках, насквозь промокший, страдающий от горечи прошлых лет и упоенный красотой настоящего, внимал только музыке.

Поздним утром, с влажными после душа волосами и закутанный в полотенце, я наливал кофе, когда в кухню вошел Мэтт с пилой в одной руке и молотком в другой. Я удивился, хотя, учитывая события последних суток, удивляться чему бы то ни было вряд ли стоило.