Я грезил наяву, что Рекс вот-вот выйдет из своего черного «Линкольна» или «Мерседеса», в белой накрахмаленной рубашке, с белейшими манжетами на французский лад, но можно и – в вышитой рубашке из египетского хлопка, пропотевшей и прилипшей к спине, а его галстук будет болтаться при ходьбе из стороны в сторону. Так вот: выйдет он, улыбающийся, и скажет что-нибудь приветливое, негромкое, ободряющее, глядя, как я играю в бейсбол: «Вот-вот, правильно, именно так, но локоть держи повыше. Нацелься, шаг вперед, бросай! Попадешь точно, но не забудь надеть перчатку!»

И еще Рекс мог бы мне сказать, что я для него самый важный на свете мальчуган, поэтому, несмотря на летний ливень, он так торопился домой, чтобы кинуть мне спортивную перчатку со словами: «Давай сыграем, пока дождь совсем не разошелся». Но этого никогда не случалось. Я сам с собой в амбаре играл в бейсбол и притворялся, что не один, и придумывал разные, извиняющие отсутствие Рекса обстоятельства.

Вскоре я понял, что бейсбол Рекса просто-напросто не интересует, а поэтому у меня появились другие мечты. Они заключались в том, что он вдруг попросит меня помочь ему в делах. Я твердил себе, что он человек очень занятой, могущественный, влиятельный, что постоянно озабочен чем-то очень важным. Я грезил, что Рекс вдруг попросит меня помочь ему, например, почистить стойла в конюшне, скосить траву, смазать его револьверы, приготовить завтрак, порубить дрова, зажечь костер, обиходить лошадей, пойти с ним на рыбалку, поработать на тракторе – ну сделать хоть что-нибудь, хоть в чем-нибудь помочь, – но Рекс никогда ничего не предлагал и ни о чем не просил. Он всегда нанимал какого-то постороннего человека для всех этих дел, платил ему за работу, но, главное, он сам всем этим никогда не занимался. Ему на подобные дела было наплевать, ведь тем больше оставалось времени для наживы или для того, чтобы заманить в постель очередную секретаршу или заграбастать заработанную в поте лица чужую собственность. Я понимал, что он обладал прирожденным даром делать деньги. Все, к чему бы он ни прикасался, действительно превращалось в золото, но именно со мной в последнюю очередь он поделился бы этой тайной. То был его личный секрет, и он мечтал унести его с собой в могилу – и так оно и случилось, – потому что он видел во мне соперника. Цель Рекса была самая элементарная и простая. Он и отца Кэти нанял на работу, чтобы отделаться от самой Кэти, ведь ее присутствие делало меня счастливым. А так как сам он был несчастен, то никто вокруг не имел права стать счастливым.

И, наконец, мои грезы воплотились в фантастическое видение о признании меня в качестве сына. Если Рекс не собирался меня всю жизнь водить за нос, то он мог бы, наверное, в один прекрасный день взять меня за руку и ввести через парадный подъезд в свой офис-небоскреб, потрепать по плечу и представить: «Привет, мистер Такой-то, рад познакомить вас с моим сыном». И я представлял себе, как мы входим в лифт, и я встаю на цыпочки и нажимаю кнопку самого верхнего этажа, а он торжественно, за руку вводит меня в свой кабинет и просит секретаря принести ему кофе, а мне чашку горячего шоколада с карамельным сиропом, который приобрел специально для меня. Потом он усадил бы меня рядом с собой, а сам все время звонил бы по телефону, назначал деловые встречи или договаривался еще о чем-нибудь важном и срочном. И все это, очевидно, потому, что я тоже представляю для него нечто важное, и мое присутствие в кабинете ему необходимо.

Но с другой-то стороны: ведь мне даже в голову никогда не приходило спрашивать мисс Эллу, нужен ли я ей, и я не нуждался в доказательствах ее любви ко мне. Я это и так прекрасно знал. Она мне напоминала об этом каждый день, хотя редко прибегала к словам. С моего пятилетнего возраста она учила меня, что такое настоящая любовь, и я никогда не забывал ее уроков. Слово «люблю» можно прочитать и как «В‑С‑Е‑Г‑Д‑А», однако Рекс об этом абсолютно ничего не знал…

* * *

Одного взгляда на Джейса было достаточно, чтобы понять: он страдает от той же самой проблемы. Ему было скучно. К девяти часам утра он уже двести раз проехался по главной подъездной дорожке и уже принялся за бейсбольную тренировку на покрытой пластиком площадке. Ему нужно было все время двигаться.

А что касается Мэтта… Прежде всего ему не мешало бы как следует помыться и привести себя в порядок, но я не знал, как ему об этом сказать. Он не брился уже пару недель, но у него так дрожали руки, что ему трудно было бы удержать бритву. А я боялся, что он в процессе перережет себе горло. Опасаясь ненароком обидеть брата, я решил зайти издалека.

Он как раз одевался утром у себя на сеновале, когда, поднявшись по лестнице и задрав голову, я изрек:

– Вот подумываю, а может, мне сегодня подстричься? Не хочешь со мной прогуляться?

И в этот момент раздался голос Джейса:

– А я тоже хочу с вами!

– А когда ты собираешься? – вдруг спросил меня Мэтт.

– Да все равно когда, можно в любое время.

Мэтт задумчиво оглянулся, словно хотел свериться со своим собственным распорядком дня, взглянул на левое запястье, хотя никогда не носил на нем часов, и кивнул:

– Через пять минут?

– Жду в грузовике.

Я позвенел ключами перед Кэти, а она пригладила свои коротко стриженные волосы:

– Нет, спасибо. Не думаю, что мне уже пора воспользоваться услугами лучшего клоптонского парикмахера.

– Но, может быть, мне привезти краску для волос?

Кэти глаза вытаращила от такой дерзости.

* * *

Существует старая поговорка: «Не проси лысого парикмахера подстричь тебя, потому что он может позавидовать густоте твоих волос». Пеппи Паркер лыс, как моя коленка, и уже очень давно, но через его рабочее кресло прошло все население Клоптона. Его парикмахерская – одно из самых завидных клоптонских заведений. Насколько я помню, Пеппи всегда носил вставные челюсти, которые явно были ему великоваты, поэтому он, когда разговаривал, всегда присвистывал, стараясь удержать челюсти в нужном положении. Он никогда не работал без табачной жвачки, и, пока ходит вокруг вас и около, стоящая рядом медная плевательница переполняется так, что после очередного клиента ее необходимо было вычищать.

Ему семьдесят пять лет, но его руки, похожие на медвежьи лапы, все еще сильны, крепки и никогда не дрожат, словно сделаны из гранита. Он фамильярно называет всех по имени и никогда не спешит. Он также никогда не тратит времени даром. «время – деньги», – твердит он, имея при этом в виду не свое время, а ваше. Всю свою взрослую жизнь Пеппи работает пятьдесят недель в год, делает сорок стрижек в неделю и после каждой крепко пожимает вам руку со словами: «Приятно было повидаться. Передайте привет вашей семье и приходите ко мне снова». И так больше сотни тысяч стрижек, брадобритий, рукопожатий и приветов за год.

Я познакомился с Пеппи двадцать шесть лет назад, когда Рекс, едва не ткнув в лицо мисс Эллы пальцем, приказал: «Сидеть здесь и передать Пеппи, чтобы он стриг покороче!» И Пеппи исполнял приказание, а это означало, что у меня всегда мерзла голова с первого дня знакомства с ним до отъезда в Джорджию, на учебу в Технологическом институте. С тех пор, правда, я ношу длинные волосы, хотя Рекс, конечно, воспринял бы мой отказ как бунт. А мисс Элла очень любила перебирать мои волосы пальцами. Думаю, что мы ходили к Пеппи раз восемь за год, и каждый раз он стриг меня все короче.