Осенью сорок шестого Леонид узнал, что компания «Аэрофлот» набирает летчиков для полетов на новых направлениях. Он подал заявление, уверенный, что его примут с распростертыми объятиями, но ему отказали. У него не было лицензии гражданского пилота. Он взял отпуск и пошел учиться в Ленинградский институт инженеров гражданского воздушного флота. Труднее всего ему давался английский, но экзамены он сдал и лицензию получил. «Аэрофлот» снова ему отказал, выставив причиной несоответствие морального облика претендента жестким требованиям компании. Смеялся весь аэропорт Шереметьево… На этот раз Леонид Кривошеин обратился за помощью к Самому. Он стал одним из немногих военных летчиков, уволившихся из армии, чтобы перейти в гражданскую авиацию, и начал летать вторым пилотом на Ил-12 регулярным рейсом Москва — Лондон.

Через год он стал первым пилотом и самым счастливым человеком на свете, добавив к лаврам героя войны репутацию завзятого сердцееда. Леонид был так неотразимо хорош в темно-синем форменном кителе, что стал рекламным лицом компании «Аэрофлот». Леонид был героем, его имя и подвиги были известны всей стране. Мальчишки, играя в войну, хотели быть геройским летчиком Кривошеиным. Его фотографию поместили в школьный учебник истории. Его считали полубогом, он и сегодня был бы любимцем народа, если бы однажды не встретил в Орли Милену Рейнольдс.

Я закончил свой рассказ в полдень. Игорь слушал внимательно, задал три вопроса и выпил целый кофейник кофе.

— Нужно было раньше со мной поговорить.

— Я пытался. Не так-то легко прийти и вывалить на другого свои проблемы, я же не коммивояжер какой-нибудь. Ты считаешь, Франк серьезно вляпался?

— Как знать… Все вояки одним миром мазаны. Соблюдают секретность, даже если дело плевое. Главное сейчас — предупредить твоего отца. Если позвонить в отель, полиция все поймет. Нужно что-то придумать.

— Можно позвонить дяде Морису.

— Слишком рискованно. Мы должны опередить ищеек. Дай мне немного времени. Я посоветуюсь со специалистом.

— Догадываюсь с кем.

— Вот и молодец, а теперь забудь.

Игорь ушел и вернулся с пачкой денег:

— Здесь семьдесят тысяч франков.

— Семьсот.

— Никак не привыкну к новым деньгам.

— Слишком много. Я возьму триста. Этого должно хватить до папиного возвращения.

— Бери все. Неизвестно, что может случиться. Франку они понадобятся.

— Сумма слишком большая, я не уверен, что сумею вернуть, а за папу поручиться не могу.

— Не важно. Это всего лишь деньги.

— Спасибо, Игорь, спасибо за все, что ты делаешь. Я этого не забуду.

— Тебе повезло, Мишель, но это не ради тебя.

— Но и не ради Франка, ты ведь его не знаешь.

Игорь вылил остатки кофе в чашку и подошел к плите, чтобы сварить новую порцию.

— Десять лет назад я покинул родину. Бежать пришлось срочно, я не успел подготовиться. Там остались моя жена, дети, работа. Я все решил мгновенно. Выбор был прост — бегство или расстрел. Я ушел с горбушкой хлеба в кармане. Мне повезло. В пути я встретил человека, который мне помог. Крестьянин из карельского леспромхоза. Он понял, что я беглец, и мог убить меня или сдать властям, но вместо этого показал дорогу к финской границе, объяснил, как обойти заставы, дал сухарей и вяленой рыбы. Я спросил, как его имя, чтобы знать, кого благодарить, а он ответил: «Это ни к чему, я бы и сам ушел с вами, если бы мог» — и попросил об одном: всегда помнить тех, кто остался на родине.

— Ты никогда не говоришь о своей семье.

— Ни я, ни другие. Мы думаем о них каждый час, без всякой надежды на встречу. Надежда несбыточна и опасна. Мы ничего не говорим. Мы думаем о них. Они живут в наших душах. Я каждую секунду пытаюсь представить, что делают моя жена и дети. Я знаю, они тоже думают обо мне. И это невыносимо.

Он помолчал, глядя в пол.

— Бери деньги и не морочь мне голову. Связь будем держать через «Бальто».

* * *

Идти в лицей без записки от родителей не имело смысла. Я не знал, как оправдаться перед Шерлоком за прогул. Нужна медицинская справка или суперотговорка. И то и другое недостижимо. С завтрашнего утра придется караулить почтальона, чтобы перехватить письмо из лицея. Я отправился в «Бальто» и сел читать в своем привычном углу. Мне никак не удавалось сосредоточиться на «Сердце дыбом». Около трех появился Игорь:

— Успокойся. У меня есть план.

— Какой?

Он достал из кармана листок бумаги, исписанный с обеих сторон мелким почерком:

— Все здесь. Пошли, попробуем воплотить его в жизнь.

Мы отправились на почту на авеню Генерала Леклерка. Игорь дал телефонистке номер телефона в Алжире, и через четверть часа нас соединили.

— Отель «Алетти», здравствуйте.

— Я бы хотел поговорить с мсье Марини.

— Он вышел, его ключ на месте.

— Вы знаете, когда он вернется?

— Мсье Марини ничего не сказал, но он часто обедает в ресторане Адмиралтейства.

— Это далеко от отеля?

— Примерно в километре.

— Спасибо, я перезвоню.

Игорь повесил трубку.

— Почему ты не узнал телефон ресторана?

— Это было бы неосмотрительно. У меня есть номер телефона бара, который находится в пяти минутах хода от отеля. Твой отец должен пойти именно туда — полицейские не успеют поставить прослушку.

Мы звонили каждые двадцать минут, но портье ограничивался короткой фразой: «Сожалею, мсье еще не вернулся». Время шло, росло и наше напряжение: Игорю пора было забирать у Володина такси, у меня на шесть была назначена встреча с Франком и я должен был успеть домой раньше мамы. В четверть шестого мы сделали очередную попытку.

— Он вернулся. Не кладите трубку. Сейчас я его позову.

Через несколько секунд я услышал папин голос:

— Поль Марини у аппарата.

— Мсье Марини, я — друг, у меня для вас информация.

— Кто вы?

— Рядом со мной стоит человек, с которым вы провожали в армию вашего сына Франка. Вы тогда опоздали — у вас сломалась машина. Вы шли пешком, под дождем, и вымокли до нитки. Понимаете, о ком я?

— Да. Что вам угодно?

— Немедленно отправляйтесь в «Гран-кафе», будьте там через десять минут. Договорились?

— Я там буду.

Игорь повесил трубку и дал телефонистке номер «Гран-кафе», но она никак не могла дозвониться — то ли линии были перегружены, то ли партизаны устроили очередную диверсию. Особо волноваться не стоило, такое случалось по много раз на дню, но до шести оставалось двадцать минут, и я понимал: придется оставить Игоря одного и уйти, не поговорив с папой.