Луисбург был построен необычайно быстро, на Мадагаскаре таких ошеломляющих темпов еще не видели… Понадобилось всего три месяца, чтобы новый город был нанесен на карту – он встал в зеленой сырой долине, примыкающей к заливу Мунгаб, одним своим краем соприкасался с лесом, где Беневский возвел несколько позиций для орудий – мало ли каких подарков можно ожидать от тех же сафирубаев или сакалавов. С моря Луисбург тоже был прикрыт – в бухте гигантским караваем высился остров Моррос.

Между луисбургской набережной и островом пролегала полоса воды примерно в полкилометра шириной, с хорошим дном – ни одного каменного зуба, способного проткнуть днище корабля, зато любой, самый лютый шторм не мог взвихрить здесь воду и сорвать с якоря какой-нибудь барк или фрегат.

Завершение строительства Беневский решил отметить праздником, на который пригласил вождей всех мадагаскарских племен, – даже Махертомпу, – старост деревень, глав кланов, рядовых мальгашей… Ему было интересно общение не только с вождями племен, но и с обычными крестьянами.

Праздник был назначен на двенадцатое мая, на благодатную, пахнущую медом и спелыми плодами манго осеннюю пору (впрочем, осенняя пора на Мадагаскаре мало чем отличается от летней, Мадагаскар – это не Камчатка), когда солнце будет чуть меньше припекать и не походить на открытый огонь.

Имя Беневского сделалось на острове известно – о нем слышали и на севере, у экватора, и на юге, у оконечности, известной своими лютыми бурями и штормами, и в центре Мадагаскара, всем хотелось посмотреть на Беневского, а тут такой удобный случай – сам приглашает, лично…

У Беневского была своя цель – он рассчитывал, что на этой «вольной пирушке» удастся понять, кто его друг, а кто враг, вложить в головы собравшихся, что его прислал сюда сам король Франции, что Луисбург станет торговым центром острова и это будет выгодно всем: и тем, кто живет здесь, и тем, кто станет приезжать сюда со своими товарами…

Цели своей Беневский достиг, все так и получилось.

Только вот какая штука – новость эта не понравилась губернатору Пуавру – по его мнению, Беневский вытаскивал у него изо рта завидный кусок пирога, с чем губернатор никак не мог согласиться, а уж окружение Пуавра, привыкшее есть много и вкусно, тем более не могло согласиться.

Среди приближенных губернатора незамедлительно нашлись люди, которые были готовы отправиться на Мадагаскар хоть сейчас. Хотя и понимали они, что сделать это будет непросто: наверняка на Беневского уже покушались и он знает, как оберегаться от этой напасти. Да и человек он, по общему мнению, нетрусливый.

Губернатор призвал к себе верного человека – старого вояку, чье лицо было располосовано сабельным шрамом, капитана Фоге. Походив немного по большой, роскошно обставленной комнате, которую приближенные считали вторым кабинетом, Пуавр сказал:

– Кроме физического устранения существует еще немало способов превращать какого-нибудь тулонского или эльзасского дворянина в обыкновенную макаку, которую будут травить полицейские ищейки всех стран мира. Вот и нам надо это сделать – превратить Беневского в преследуемую всеми обезьяну, – губернатор замолчал, поглядел пристально на капитана. – Вам моя мысль ясна?

– Естественно, ваше высокопревосходительство.

– Надо установить слежку за Беневским, нам важно постоянно знать, где он находится, что делает, какие сочиняет бумаги, с кем обедает, куда собирается поехать, кого боится, с кем дружит и так далее – словом, все-все-все

– Постараюсь исполнить, ваше высокопревосходительство!

– Не постараюсь, а исполнить обязательно. В окружении Беневского должны быть наши люди, должны следить за каждым его шагом, за каждым движением и сообщать нам. Понятно, Фоге?

– Так точно, господин губернатор! – по-армейски четко и громко ответил капитан, сабельный шрам на его лице налился бурой краской.

В гарнизоне Иль-де-Франса Фоге был капитаном без войска – войском командовали другие люди, а Фоге считался офицером для особых поручений, лицом приближенным к высокому начальству; глазами своими он научился пронизывать человека едва ли не насквозь – сведенные вместе, они могли просверлить в собеседнике дырку.

Господину Фоге не офицером бы следовало быть, а начальником тайной полиции. Но таковой на Иль-де-Франсе не существовало.

После ухода Фоге губернатор вызвал к себе начальника канцелярии, хитроумного карлика Балью – важного, дорого одетого человечка с бородавкой на носу, грамотея, которого Пуавр привез с собою из Парижа, умеющего сочинять каверзные письма и убеждать людей, к которым письма эти обращены, в том, чего никогда не было. И таланту Балью верили – очень уж карлик был убедительным.

– Балью, – сказал ему губернатор, – надо бы сочинить королю письмо, полное сожалеющих ноток, в котором выразить сомнение в том, что Беневский действительно верен Франции. Намекнуть, что он совсем не тот человек, за которого его принимают при дворе. Все ясно, Балью? – спросил губернатор.

– Более чем… – ответил Балью.

Мальгаши, побывавшие на празднике, начали называть Беневского Великим белым андриамбахуаки… А андриамбахуаки – это ни много ни мало, – король.

На празднике в Луисбурге племя анимароа, жившее недалеко от Луисбурга, объявило, что люди его считают себя не только соседями белых людей, но и братьями.

Многие люди из этого племени принимали участие в строительстве города, обучились плотницким навыкам, занимались земляными работами, на быках зебу доставляли из леса бревна, годные для возведения стен, и Беневский был благодарен им, особенно вождю анимароа Винци, которого одарил офицерским камзолом и нарядной шпагой на кожаной перевязи.

Винци сиял от гордости и совершил с Беневским обряд братания, смешал свою кровь с кровью Маурицы. Такого еще не было на Мадагаскаре. Мальгаши, присутствовавшие на празднике, заревели от восторга. Обряд этот они считают священным и называют его фатидрой.

Тем временем наступила зима, первый ее месяц – июнь, время сырое, туманное, комариное. Комаров было много.

Свои комары, выведенные в долине, где стоял Луисбург, к зиме увяли, стали вялыми, недееспособными, на смену им прилетели новые полчища из болот, подступавших к Высокому плато.

Вместе с комарами в новый город вползла малярия – изнуряющая болезнь, высасывающая из человека все силы, без остатка.

В сентябре семьсот семьдесят четвертого года в Луисбурге уже не было ни одного здорового человека – болел Беневский, болел Алеша Устюжанинов, болел всегда веселый, живой, говорливый Чулошников – здесь он сдал, превратился в тень, в оболочку самого себя, – болели все.

Из форта Дофин пешком пришел лекарь Жак Говердэн, он помогал больным как умел, но, видать, год тот был слишком худой, либо малярия чересчур крепкой, неподдающейся – снадобья Говердэна действовали слабо, помогали мало, и удрученный лекарь кинулся за помощью к местным знахарям.

Те появились в Лкисбурге очень скоро, принесли с собой несколько мешков сухих трав. Беневский, увидев знахарей, приподнялся на постели и, не сдержав улыбки, украсившей его худое пожелтевшее лицо, произнес: