«Наш закон не предусматривает морганатический брак для правящего монарха, – сообщил королю министр юстиции Корнелис Ван Маанен, – а если вы предложите внести поправки, то это наверняка встретит большое сопротивление».

Министр не преувеличивал – в 1840 году о предполагаемой свадьбе Виллема I в Нидерландах говорили все и повсюду. Назревал политический кризис и огромный скандал при дворе. Многолетняя возлюбленная Виллема – еще одна фрейлина королевы, Юлия фон дер Гольц, – громко хлопнула дверью и уехала в Берлин. Она была матерью четверых детей короля, и об этом все прекрасно знали… Виллем стал объектом столь мощного общественного порицания, что… сдался. Он принял решение отречься от престола, и 17 февраля 1841 года женился на той, с которой и предполагал построить дальнейшую жизнь, – на Генриетте де Вежимон. Виллем II заявил, что не признает новый брак отца, и это еще больше осложнило их и без того непростые отношения[69].

Готовясь к коронации, Анна постаралась сделать ее запоминающейся. Она уже не располагала возможностями императорской семьи, но список трат был огромным. Чтобы торжества в Амстердаме выглядели подобающе, Анна приказала украсить корону государя бриллиантами, привезенными из России. Наряды королевы и фрейлин продумывались до мелочей. Но помпезное зрелище 28 ноября 1840 года не слишком понравилось подданным, считавшим, что такие траты не по карману их королевству.

Виллем, в новом королевском статусе, решил выстроить для себя в Тилбурге официальную резиденцию – замок в неоготическом стиле. Однако строительство затягивалось, и увидеть его окончание король не успел. В марте 1849 года он почувствовал недомогание, потом начались проблемы с дыханием. В Тилбург спешно приехали его старший сын и королева, но уже на следующий день Анну Павловну не пустили к мужу – его состояние заметно ухудшилось. 17-го числа Виллема не стало.

После смерти короля выяснилось, что государь буквально утопал в долгах. Четыре с половиной миллиона гульденов! Жизнь на широкую ногу вела и Анна. Ее неистребимая любовь к украшениям заставляла ее приобретать все новые и новые драгоценности. Рассказывали, что она меняла платья по несколько раз в день и не скупилась на подарки приближенным. Чтобы покрыть долги, вдовствующей королеве пришлось пустить с молотка коллекцию живописи, на которую ранее уже были потрачены деньги из России, – полотна намеревался выкупить император Николай I, и даже выделил зятю миллион гульденов.

В результате в Петербург отправились только тринадцать картин (они обошлись казне в 100 тысяч рублей). Остальные были проданы на аукционе. Долг Виллема перед русским правителем погасил его брат.

Анна продолжала заниматься благотворительностью – она открыла школу-приют неподалеку от своего дворца. На свои средства закупала перевязочные средства для русских солдат во время Крымской войны. Но она же – война – расколола ее семейство. Дело в том, что сын Анны, король Виллем III, не желал портить отношения ни с французским государем, ни с русским. Такое поведение представительница дома Романовых считала прямым оскорблением для самой себя и своей фамилии. В порыве гнева Анна Павловна пообещала сыну, что навсегда покинет Нидерланды и уедет в Петербург. «Необразованный фермер», как его называла английская королева Виктория, не воспринял эту угрозу всерьез – он знал, что в Петербурге были бы не слишком рады переезду его матери. Содержание целого двора нидерландской королевы стало бы дополнительным бременем для казны. А Россия и без того слишком много направила в Нидерланды.

Королева действительно еще раз посещала родину. Но оставшиеся дни она провела во дворце Бейстенрюс, где и умерла 1 марта 1865 года. Из всех детей императора Павла I она ушла последней.

Она оставила после себя полтора миллиона гульденов, которые разделила между тремя оставшимися детьми (любимый сын, Александр, умер раньше Анны). Виллему достались все драгоценности, которыми располагала королева. Дочери она завещала загородные поместья, а младшему сыну – дворец, ценные бумаги и тот самый домик Петра Великого.

К слову, домик русского государя, прорубившего окно в Европу, существует и по сей день. Его накрыли каменной крышей (об этом, как мы помним, позаботилась Анна Павловна) и тщательно оберегают. В нем два этажа – две комнаты внизу и большое помещение наверху.

Глава 10. Стиль а-ля рюс

«Да на ней же русский сарафан!» – часто восклицают возле портрета принцессы Шарлотты Уэльской, наследницы английского престола. Он был написан в 1817 году знаменитым живописцем Джорджем Доу. Действительно, наряд ее королевского высочества очень напоминает традиционную одежду русских женщин – на принцессе сарафан с высокой талией и белая рубашка. И в этом нет ничего удивительного. На протяжении более чем ста лет в Европе периодически возникал сильнейший интерес ко всему русскому.

А все Кузнецкий мост, и вечные французы

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

Когда избавит нас творец

От шляпок их! Чепцов! И шпилек!.. —

восклицание Фамусова в грибоедовском «Горе от ума», конечно, прозвучало не просто так. Русское дворянство начала XIX столетия поголовно говорило по-французски (вспомним «Войну и мир»), на театральных подмостках нашей страны блистали актрисы из Парижа, а Татьяна Ларина и ее мать обожали романы Ричардсона и Руссо. Но после войны 1812 года и Венского конгресса, после того, как Александр I победно вошел в Париж, а его сестры – в королевские семьи Европы, произошло и обратное явление. Русское – от моды до литературы – стало потихоньку завоевывать позиции в Европе.

Иногда получалось довольно забавно. Бистро – крошечное питейное заведение вроде бара или кафе на скорую руку – вероятнее всего, появилось во Франции благодаря… русским. В 1814 году после взятия Парижа казаки заходили перекусить и просили обслужить их максимально быстро. Это слово стали писать на вывесках: «bistro». То есть место, где могут накормить за считаные минуты. В память об этом во французской столице на кафе La Mere Catherine до сих пор висит мемориальная табличка: дескать, именно туда 30 марта 1814 года казаки заглянули первый раз.

С модой история чуть сложнее. Женская мода в первой трети XIX века равнялась на античную, и в этом смысле платья знатных красавиц Англии и Франции, России и Австрии мало отличались друг от друга. Невесомые, почти прозрачные, они были прекрасны, но обладали одинаковым разрушительным свойством – из-за этой моды молодые женщины простужались и умирали. Постепенно от легких муслиновых нарядов стали отказываться, и платья приобретали несколько иные силуэты. У принцессы Шарлотты Уэльской поверх легчайшей рубашки – явное подобие