– Нечестно это! – обиделась Маша. – Пойдём отсюда, Аконя!

Они снова покрутились по торжищу и попали к кукольному балагану. За матерчатой ширмой прятался Сванте Инборг, на его ладони были надеты две тряпичные куклы – человечки в колпаках и с палками в ручонках.

– Я твой колотить! – пищал Сванте и тряс человечками. – Нет, я твой колотить! Дурак! Вот тебе дать голова! Вот тебе дать брюхо!

Маша рассмеялась, глядя на забавных кукол, а Айкони была поражена до глубины души и даже прикрыла рот углом уламы.

– Маленькие люди! Сихиртя! – благоговейно выдохнула она.

Из толпы на Айкони смотрел Новицкий. Взгляд у него был странный, словно бы Григорий Ильич никогда в жизни не встречал никого, подобного этой девчонке. Айкони заметила Новицкого и спряталась за Машу.

Маша потащила Аконю дальше, и они наткнулись на мужика с учёной собачкой. Мужик играл на рожке, а собачка уморительно плясала на задних лапах и махала хвостом. Толпа одобрительно хохотала. Собачка взяла в зубы деревянную тарелочку и побежала к зрителям собирать плату. Маша бросила в тарелочку монетку и потрепала собачку по шее. Собачка беспомощно завертелась возле ног какого-то человека, который ничего ей не давал. Маша подняла глаза и увидела, что это Новицкий. Он не обращал на собачку внимания – смотрел на Айкони. Маша взяла Аконю под руку и повела прочь.

Новицкий шёл следом как на привязи. Маша остановилась и обернулась.

– Дядя Гриша, ты чего за нами ходишь? – строго спросила она. – Ты Аконьку пугаешь! Ступай своей дорогой.

– Прошу выбачення… – растерянно пробормотал Новицкий.

Но Маша сразу забыла о нём, потому что их с Аконькой вынесло к девичьему хороводу. Это была такая игра: девушки под песню кружились всё быстрей и быстрей, а потом расцепляли руки и стремглав летели в толпу, а парни их ловили. После этой игры случалось немало свадеб.

– Аконька, пойдём кружиться! – загорелась Маша.

Она решительно потянула Айкони за рукав и встала в кольцо хоровода.

– Богородица ходила, ходила кругом! – запели девушки, начиная движение. – Богородица гуляла, гуляла вокруг!

Айкони побежала в общем круге и робко заулыбалась, а Маша хохотала.

– Богородица ходила, ходила кругом! Богородица гуляла, гуляла вокруг! – стройно пели девушки, набирая скорость, и вдруг закричали: – Беги!!

Маша разжала руки и с отчаянным визгом помчалась в сторону, ничего не соображая. Она ударилась в чьи-то крепкие объятья и вместе с парнем упала на снег. Парень охнул. Это был Володька Легостаев.

– Ты как из пушки, Машка! – простонал он.

Айкони, испуганная, тоже понеслась из хоровода, не видя, куда, и тоже ударилась в объятья, но человек был покрепче Володьки и устоял на ногах. Это опять был Новицкий. Он обнимал потерявшуюся Айкони и не отпускал рук. Айкони дёрнулась, однако Новицкий держал крепко. Айкони быстро глянула ему в лицо. На лице у Новицкого было только страдание, словно он сам был над собой не властен. Айкони сквозь кожух ощутила холод смертной тоски, исходящий от этого странного мужчины с женской серьгой в ухе. Айкони забилась, освобождаясь, но Григорий Ильич продолжал держать её. Айкони понимала, что этот человек – не такой, как те страшные русские мужчины в Берёзове, что среди народа он не сделает ей ничего дурного, но он всё равно был опасен, и рука Айкони против воли скользнула под кожух, где за поясом был спрятан нож.

– Эй, ты, хохол, отпусти её!

Напротив Новицкого, сжимая кулаки, стоял Володька Легостаев. Рядом с ним стояла раскрасневшаяся и сердитая Маша. Новицкий разжал руки.

Он сам не знал, почему преследует Айкони. Он без рассуждений шёл за ней, как собака по запаху, просто потому что должен был идти.

Айкони, Маша и Володька Легостаев исчезли. Новицкий побродил в толпе, пытаясь отвлечь себя другими мыслями, но снова начал озираться, ища Айкони. Надо было сказать ей, что он не причинит ей вреда, он только поможет, поддержит, будет охранять… Наконец, он снова увидел Машу и Айкони со спины. Он торопливо догнал их и взял Айкони за локоть.

– Диточка, просты, якщо налякав… – виновато заговорил он.

Айкони обернулась – но это была не она, а маленькая морщинистая старушка с бельмами на глазах. Жуткую слепую старушку водила девка-поводырь со спитым лицом. Она тоже обернулась.

– Чего цапаешь? – заорала она. – Иди отсюда, ворюга!

Новицкий, оторопев, попятился. «Наверное, Аконя уже дома», – подумал он и принялся выбираться из ярмарочной толпы.

Не помня себя, он добежал до подворья Ремезовых. Ворота подворья были закрыты. Новицкий хотел толкнуться в калитку, но почему-то сначала решил заглянуть во двор через окошко, выпиленное в калитке в виде сердца. Ему послышалось, что во дворе звучит девичий смех. Он приблизил лицо к проёму – и увидел с другой стороны ощерённую волчью морду. Точнее, это была морда Батыя. Пёс стоял у калитки на задних лапах и тоже смотрел в окошко, чуя недоброе. Он хрипло гавкнул на гостя. Новицкий отпрянул.

«Вульяныч спустил собак, а бедная Аконя боится войти и бродит по улицам! – подумал Новицкий. – Надо её отыскать!»

Он побежал обратно к Троицкой площади. Аконя шла ему навстречу вместе с каким-то бравым служилым. Новицкий кинулся к ним – и замедлил шаг: со служилым шла совсем другая девушка, а настоящая Аконя проехала мимо в санях. Она оглянулась на Новицкого, но ничего ему не крикнула, даже рукой не махнула. Новицкий поспешил вдогонку за санями и вдруг понял, что там сидит тоже не Аконя, потому что истинная Аконя стояла в приоткрытых воротах какого-то чужого подворья, наполовину укрывшись за створкой, и молча смотрела на него. Новицкий подошёл, тяжело дыша, и увидел, что это не Аконя, а брёвнышко, которым подпёрли створку, чтобы не закрылась. Новицкий с мукой помотал головой и потёр ладонями лицо. С ним творилось что-то неладное, его водило по городу от морока к мороку.

Он снова оказался на Троицкой площади. Ярмарка на сегодня уже завершилась, люди расходились, работники собирали товары, разъезжались возы. Меж прилавков махали мётлами комендантские дворники. За Троицкой церковью шумели кабаки. Площадь заволакивало сумерками, тень укрыла гряду Алафейских гор, но над городом в прощальном свете заката ярко золотились стены и башни Софийского двора. Новицкий пошагал к Прямскому взвозу. Он хотел в Софию. София освободит его душу.

В соборе горели сотни свечей, оставшихся после литургии, а людей было совсем немного. Пустой аналой на пустом амвоне. Квадратные столпы с пёстрыми росписями. Высоченный семиярусный иконостас, весь в золотой резьбе. В объёмах далёких сводов, как в перевёрнутых омутах, уже скопилась темнота. Новицкий стащил треуголку, подошёл поближе к иконостасу, перекрестился и принялся вполголоса торопливо читать:

– Богородыце Дэво, радуйся, благодатная Марые, Господь с тобою: благословэнна ти в жонах и благословэн плод чрэва твого, яко Спаса родыла эси душ наших…