Цимс мог бы оттолкнуть Дитмера и уйти, но побаивался такого важного человека, как господин Дитмер, секретарь походной канцелярии графа Пипера, и лишь тупо смотрел Дитмеру в лицо, не зная, что делать.

Йохан Дитмер был сыном бургомистра Нарвы. Отцовским домом управляла экономка фру Маргарета, офицерская вдова, – такая же красивая и внешне бесстрастная, как Бригитта Цимс. Фру Маргарета благосклонно приняла хозяйского сына в свою постель, потому что Йохим был юношей чистоплотным и воспитанным, всегда приходил вымытый и с деньгами.

– Вы можете оставить себе половину этих денег, Цимс, если ваша жена придёт ко мне для уборки дома, когда сойдут её побои.

Цимс, туго соображая, шевелил мохнатой челюстью. Нет, всё-таки для этих господ он – шелудивая собака. Цимс выдернул локоть из руки Дитмера и бросил узелок с деньгами Дитмеру под ноги.

– Это моя жена! – глухо и злобно сказал он и, сутулясь, пошёл прочь.

Дитмер пожал плечами и поднял узелок.

Семён Ульянович проверял, как ушедшие работники укрыли на зиму его начатые постройки – башню на взвозе и столпную церковь.

Всё лето шведы рыли канал на Прорве, а на башню вернулись только осенью. Они успели выложить нижнюю половину второго яруса до уровня, с которого начинается изгиб свода, а потом на Тобольск полились затяжные дожди, и работы пришлось остановить. Длинную коробку башни поверху перекрыли жердинами, на которые настелили кровлю из елового лапника, увязанного в толстые снопы. Сейчас зелёная хвойная кровля превратилась в белый сугроб. Ремезов с лесов заглянул в здание через окошко – в полумраке под потолком сказочно блистали тысячи сосулек, словно ледяная шерсть.

А раскольники, в отличие от шведов, потрудились на Воеводском дворе изрядно. За лето они выкопали яму и возвели фундамент столпной церкви: поставили мощные стены, подняли подпружные арки на опорах и заполнили кирпичной кладкой облегчённые клинья «парусов». Среди раскольников отыскался настоящий зодчий, его называли братом Хрисанфом, и Ремезову было с кем обсуждать хитрые правила вывода постройки на крестовый свод, коробовый или купольный. Жаль, что не успели просушить фундамент.

Зимой, когда всякое кирпичное строительство прекращалось, ссыльных направили выбивать кайлами и мотыгами в мёрзлой земле глубокий ров по окружности Воеводского двора. Труд большой и тяжёлый, но зима долгая, другого занятия ссыльным нет, а дров, чтобы отогревать почву, хватает – на дрова пустили все избы и амбары, что стояли на пути будущего рва. Весной в этом рву заложат фундамент для каменных стен и башен: Матвей Петрович сдержал обещание, данное на Прорве, и выпросил у царя денег на кремль.

Семён Ульянович шагал мимо заплотов Воеводского двора к дымящим кострам землекопов и думал, что князь Гагарин – дельный человек. Да, они ссорились и лаялись, Матвей Петрович нет-нет, да порывался сдать назад, однако посмотри: башня на взвозе – строится, столпная церковь – строится, под кремль роют ямы, и канал на Прорве соорудили, и даже новый дом себе губернатор в галанском духе отгрохал. И это всего за два года. «Надо сказать Петровичу что-нито хорошее, – решил Ремезов. – А то лишь ору на него».

Князя Гагарина Семён Ульянович встретил возле рва, на дне которого копошились раскольники. Глубокая и широкая бурая траншея, окружённая вывалами мокрой земли, была полна пара и дыма от костров. В этой мгле, как в банном чаду, мелькали землекопы с кайлами; глухо звучали удары железа в заледенелый суглинок. Вдоль ямы торчали служилые в зипунах, охранявшие ссыльных. Гагарин, волоча шубу хвостом, спускался с гульбища Посольского подворья, куда влез, чтобы сверху осмотреть работы.

– Ну как тебе? – спросил Ремезов.

– Да никак, – буркнул Гагарин. – Копают – и копают. Софийский эконом сказал мне: ежели ссыльные для моей нужды стараются, чтоб я их и кормил. Дескать, с них один убыток. Купцы хотели у него в тюремном подклете товары сложить и денег заплатить, а подклет этими христопродавцами занят.

– А давай их в подвал столпной церкви переселим? – тотчас придумал Семён Ульянович. – Они греться будут – заодно и фундамент высушат. А ты с эконома деньги сдерёшь, что его пленники у тебя живут.

– Гм, – задумался Матвей Петрович. – Ловко придумал, Ульяныч.

– Ты меня почаще слушай, Петрович, тогда дела и пойдут, как надо, – самодовольно заявил Ремезов.

– Да знаю я уже, как ты светом знаний народ поливаешь.

– Ты о чём? – насторожился Ремезов.

– Мне донесли, что к тебе один шведский капитан таскается и чертежи Сибири изучает. Смотри, Ульяныч, рот не разевай – наплюют. Государь Пётр Лексеич указал: пока война идёт, чертежи земли – тайна державы. А ты нашу тайну кому ни попадя выворачиваешь, и даже шведам – нашим врагам.

Слова Матвея Петровича озадачили Семёна Ульяновича. Он никогда не думал, что чертежи могут быть тайной. Для того их и чертят, чтобы все знали землю. Да и мало кто интересовался чертежами, чтобы их прятать.

…Свои давние «меры» острогам и «розметы» слободам, которые он составлял, пока был простым служилым, Семён Ульянович за серьёзное дело не считал. Первым настоящим трудом стала для него «Большая Космография Сибирская» – чертёж Сибири, исполненный почти полвека назад по указу воеводы Годунова; воевода князь Пётр Прозоровский велел Сёмке Ремезу перерисовать эту «Космографию» заново, добавив всё то, что ещё открыли или уточнили в Сибири. С «Космографии» Семён Ульянович и начался.

Признание к нему пришло только семнадцать лет назад. Тогда боярским приговором воеводе Андрею Нарышкину поручили составить новый чертёж Сибири. Андрей Фёдорыч дал Ремезову подьячего, казака и подорожную грамоту, чтобы всякий мелкий острожный воевода и слободской староста помогали тобольским чертёжникам: снабжали свечами, брали на постой и подгоняли разных бывальцев и очевидцев рассказывать про землю. Семён Ульянович полгода скитался от Царёва Городища на Тоболе до Тары и Берёзова: опрашивал знатоков и чертил, чертил, чертил. Он обрисовал тогда весь огромный Тобольский уезд, а в придачу составил чертежи «Каменной степи» и «Казахской орды» – пограничные земли Джунгарии и Бухареи от гор Алатау до Хвалынского моря. Поражённые московские бояре прислали воеводе Нарышкину грамоту с похвалой в «полноте мастерства», а Семёну Ремезову повысили оклад и присвоили чин изографа. Тогда же в служилые поверстали и Леонтия, чтобы помогал отцу в землеописаниях.

Воевода Нарышкин не знал, что Семён Ульянович работал и для своего интереса тоже. Он задумал создать «Хорографическую книгу» – изборник всех чертежей Сибири. Задумал – и сделал: переплёл в фолиант сотню новых чертежей Туры, Исети, Тобола, Иртыша, Оби, Енисея, Ангары, Селенги, Лены, Алдана, Колымы и Амура. Черновики он оставил себе – тоже в переплёте, – а чистовик передал в руки статс-секретарю Андрею Виниусу, главе Сибирского приказа, и Виниус преподнёс книгу царю Петру. Ну, так он сказал Семёну Ульяновичу, а сам, возможно, продал эту книгу в Голландии за большие деньги. Хороший человек был Андрей Андреич, жаль, что вор, за то потом и поплатился – десять лет назад царь поймал его за карман.