Биленкин недоуменно посмотрел на командира, но тут же все понял. Никакого оружия на борту корабля, конечно же, не имелось. Борис Сергеевич, говоря карточными терминами, блефовал. Ради спасения Зои.

Находящиеся в рубке люди, да и вообще никто во Вселенной, не могли видеть того, что сейчас происходило в недрах Деймоса, где в гондоле управления лежало существо и почти человеческим движением растирало себе подбородок. Все же утомительно изображать из себя бездушное счетно-решающее устройство. Изображать так, как могли ее себе представить те примитивные существа, что явились к Красной и вообразили, будто на равных способны включиться в стратегическую игру, идущую уже сотни тысяч оборотов Красной вокруг светила. Но даже в них можно найти помощников, подумало существо и хоботком повернуло к себе один из индикаторов с пульсирующим светом внутри.

Поле коммунизма. Наконец-то Первый коммунист нашел тех, кто тоже генерировал поле коммунизма. А то, что они так примитивны, даже лучше.

«Увидеть Марс и умереть, породив чудовище».

Фраза для начала дрянного рассказа какого-нибудь непрогрессивного западного писателя-фантаста. Вот только все это было не дрянным рассказом, а самой настоящей реальностью.

Садиться на планету на неприспособленном для этого аппарате, наверное, то же самое, что приземляться на утюге. Если только ты ухитришься перед этим утюг поднять в воздух и сделать несколько фигур высшего пилотажа. В космосе проще – он напичкан утюгами, то есть всем тем, что когда-то выведено на орбиту, но к возвращению с орбиты не предназначено. Спутники слежения за погодой, спутники-ретрансляторы, спутники-маяки, спутники-лаборатории, а также многочисленный хлам, который накопился даже на орбите Марса за годы его изучения.

Зоя понимала – свой запас чудес и везения она давно исчерпала. Сколько ей осталось? Минуты? Десятки минут? Капсулу немилосердно трясло. Тяжелый гул давил на уши, и хотелось их заткнуть, но руки держались за рычаги управления, и у Зои мелькало удивление – как же в этой безумной тряске ей удается их не выпустить? Сколько же силы для этого необходимо?

И только затем, скользнув взглядом по ним, вспоминала, что это не она, а – тот, клеврет Царицы Фаэтона, вновь принял облик черной брони, распластался по телу Зои и подчиняется ее командам так, как если бы был единым с ней телом. Вернее, подчиняется лишь тем командам, которые подтверждает его повелительница, считывая из мозга Зои те намерения, что стояли за тем или иным движением. Намерение выжить или намерение погибнуть.

Капсула должна была развалиться. Ее должно было сжечь пламя, что охватило крохотную скорлупку, падающую с небес.

Икар. Назову тебя Икар. Ты – Икар. Ты падаешь с небес. Гордый Икар. Глупый Икар.

Вот мысль, что билась на поверхности сознания Зои. Древнегреческий герой, бросивший вызов богам и поднявшийся к Солнцу. А всего-то нужно было слушаться отца и не подниматься слишком высоко, и не опускаться слишком низко. Зоя – Икар. Отягощенная гордыней, чересчур высоко вознесенная в небеса, ибо даже отца у нее не было, а если бы и был, то разве она послушалась предателя?

И вот – заслуженная кара.

Падение с марсианских небес.

Атмосфера кипела и неистовствовала. Икар кувыркался и падал, падал, падал. Того чуда, которого хватало на то, чтобы не сгореть в плотных слоях, не хватало на стабилизацию траектории.

Зою посадили в центрифугу и принялись раскручивать до десяти жэ, до двадцати жэ, до ста жэ, будто не на Марс ей предстояло упасть, а на Юпитер.

Не надо.

Мамочка.

Не надо.

Хруст. И тесный мирок капсулы пошел трещинами.

Дед бил-бил, не разбил. Баба била-била, не разбила. Упало яичко с высоты двухсот километров на планету и разбилось.

За такую посадку надо гнать поганой метлой из отряда космистов, сказал инструктор Иванченко.

Может, переэкзаменовка?

Когда вас размажет по лунному грунту, переэкзаменовка не поможет, сказал инструктор Иванченко.

Как в воду глядел инструктор Иванченко.

Когда капсулу размажет по марсианскому грунту, не поможет даже чудо. Чудо – субстанция тонкая и быстро иссякающая. Его хватило на спуск. Его хватило на падение. Его хватило на то, чтобы стиснуть Зою в стальной хватке, вырвать из пилотского кресла и со всего размаха шмякнуть о скалу, чтобы вдребезги, чтобы мокрого места не осталось.

После падения герою романа полагается себя ощупать, убедиться, что автор не допустил непоправимой ошибки и одарил своего протагониста лишь незначительными ушибами и синяками.

Но Зоя не была, к сожалению, книжным героем. Вряд ли о таких, как она, вообще пишут книги. Да и не могла она пошевелиться. Тело будто исчезло. А вернее – обратилось в камень. Огромный, тяжелый, неподвижный. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… Памятник погибшему при посадке космисту.

Остается вот так лежать, разглядывая фиолетовое небо.

Небо Марса. В котором еще виднелась дымная полоса.

Падение Икара.

Если скосить глаза, то можно увидеть красноватые скалы, угрюмый песок цвета свернувшейся крови.

И обломки. Множество дымящихся обломков, в которых невозможно узнать капсулу. Капсулу, совершившую невозможную для нее планетарную посадку.

Зоя ощутила к ней почти нежность. Не хотелось и думать, что источник чуда – некрополе высокого напряжения, которое генерировали Царица и ее клеврет. Хотелось думать, что ее спасло от сгорания в атмосфере все же поле коммунизма, которое было заложено в крошечный космический аппарат трудом сотен и тысяч советских инженеров, конструкторов, рабочих, испытателей. Их энтузиазм, альтруизм, дружелюбие, трудолюбие, чувство локтя, приверженность идеалам добра и справедливости в очередной раз совершили чудо вопреки косной природе.

Вот только воспользовались чудом не самые достойные. А если без экивоков – самые недостойные. А если говорить прямо и откровенно, как на товарищеском суде, перед лицом своих товарищей, – она, Зоя, недостойна совершившегося чуда.

Хотелось заплакать.

От одиночества.

И умереть.

От стыда.

Но только от стыда, а не вот так – как раздавленная каблуком гусеница, которой не удалось превратиться в бабочку.

И еще… еще мучило, грызло, подтачивало… о чем и думать не хотелось, но оно билось среди спутанных мыслей, пытаясь прорваться наружу…

Первый человек на Марсе.

Вот самое страшное.

Это как если бы первым космистом стал фашист. А первой женщиной, полетевшей в космос, – продажная девка из трущоб Нью-Йорка. Как бы тогда пошло освоение космического пространства? Без широкой гагаринской улыбки? Без простого и доброго лица Терешковой? Высокого лба интеллектуала Леонова?