И вот она в этом ряду. Зоя Громовая – первый человек на Марсе. Если быть точнее – первый человек, упавший на Марс. Не по своей воле. Не по своим заслугам. Всего лишь злейшее стечение обстоятельств. Точнее – длинная череда предательств и измен, лжи и умолчания, гордыни и зависти.

Какое будущее ждет этот мир, в который первым явился настолько порочный человек? Да и человек ли вообще?!

Зоя перевела взгляд в небо, где дымные следы падения обломков уже рассеялись до тончайшей кисеи редких облачков.

Буря. Пусть сильнее грянет буря. Спасение – песчаная буря, регулярно укатывающая поверхность планеты до первозданного состояния. Она скроет ее, Зои, позор. Ее наглое похищение чести оказаться первым человеком, который ступит на Марс.

Она шевельнулась.

Что это? Неужели… Нет, тело все еще как камень, но этот камень кто-то толкал. Раскачивал, сдвигал. Выбирался из-под него.

Жив курилка. Еще один первопроходец. Под стать первому, даже честнее, чем первый. Он хоть не рядится в облик спортсменки, комсомолки и просто хорошей девушки. Он ужасен и безобразен. Черен, слеп, зубаст и членистоног. Форма, соответствующая содержанию.

Чужой.

Хотя какой же он чужой? Кому – чужой? Он – клеврет. Он спасал и защищал ее, Зою. Не щадил членистых ног своих, брюха своего, крови своей кислотной, оберегая Зою, не давая повредиться.

Да, не ради Зои, конечно же, а ради того, что в ней зреет.

Он склоняется над ней, что-то делает с ее телом, и внезапно слабые токи прокатываются от пяток до макушки. Зоя вздрагивает, и скорбное бесчувствие покидает ее. Словно рухнула плотина. Словно она проснулась. Словно эфемерную душу вновь вернули в сосуд, где та и пребывала.

А вслед за этим – ужасная боль.

Мамочка, мамочка, мамочка! Ей хотелось кричать, разинув рот, но пустые легкие ничего не могли прокачать через голосовые связки. Так выловленная рыба, которую потрошат на уху, ничего не может сказать, сколь бы широко ни открывала рот.

Что с ней? Почему же так… больно?! Нет-нет… боль – не то слово… неправильное слово… чересчур небольное слово боль… какое-то другое… нет… не думать… смотреть… отогнать…

Сквозь пелену адской муки Зоя пыталась рассмотреть – что же делает тварь с ее телом. Пожирает заживо? Похоже… очень похоже… вцепилось жвалами в ее вывернутые кишки и медленно, но верно превращает их в фарш, которым будет питать новоявленную Царицу Фаэтона… нет… уйди… изыди…

Зоя уперлась в землю пяткой и сделала попытку отодвинуться от склоненного над ней клеврета. Она знала в себе эту особенность – боль заставляет двигаться. Она никогда не могла просто лежать и ждать, когда боль пройдет. Ей нужно обязательно встать и ходить. Даже когда у нее случился приступ аппендицита, она ходила из угла в угол комнаты, ожидая карету «Скорой помощи».

Зоя медленно выпрямила ногу, добавив каплю к бесконечной боли. Что такое капля в бесконечности? Ничто. А вот тело, кажется, сдвинулось. Голая спина ощутила мелкие камушки, которые прокатились по коже.

Что-то он долго ее жрет… секунды тянутся за секундами, а тварь ее жрет и жрет… Смакует? Не может распробовать человеческую плоть? В ней-то этой плоти – раз и обчелся.

По фиолетовому небу ползли желтоватые полосы. Словно помехи по экрану телевизора.

Локоть. Где локоть? Вот он. Подтянуть одну руку. Ослепнуть от приступа адской боли. Или это марсианская ночь? Нет… глаза проглядывают мельтешение серых мух и белых червей, которые расползаются в стороны, открывая вид на небо. Небо, откуда она упала и куда ей больше не подняться. Никогда.

Жуткое слово – никогда.

А вот и второй локоть. И его в такую же позицию.

Рычаги.

Как говорила мама? Когда она, забывшись, ставила локти на стол? «Убери рычаги, еще не учительница». Почему именно учителям разрешено ставить локти на стол, мама не рассказывала… мама… мамочка…

Вот так. Приподнимаюсь. А ты как думал? Сожрать меня всю? Нет уж. Не дам. Что это? Что это?! Такое надутое… багрово-синее… с пупком… огромное, как у беременных тройней… ха-ха, разве она видела беременных тройней? Нет. Но их животы выглядят именно так.

Зоя смотрит на заслоняющий все живот. Будто солнце встает над горизонтом. И не здесь, на Марсе, а там – на Земле. А из-за встающего солнца вдруг возникает тень, и Зоя еле сдерживается, чтобы не опрокинуться вновь на спину, только бы отодвинуться от этой безглазой башки с раззявленной пастью, из которой свисают какие-то окровавленные куски.

Ну нет, тварь. Чужая тварь. Я имею право смотреть на то, что ты делаешь со мной. Я не из тех, кто зажмуривает глаза, когда ему зашивают на руке пустяковую рану. Я и на операционном столе готова смотреть, как мне вырезают аппендицит. Это пока мое тело. Ты поняла, тварь? Мое!

Прочь! Изыди!

Живот сотрясается. В него бьют изнутри. Как оно будет рождаться? А, мама чудовища? Как ты желаешь дать жизнь Царице Фаэтона? Так же как Багряк дал жизнь клеврету, что приложился вытянутой безглазой башкой к ее выпирающему животу?

И Зоя смотрит, как вспученный живот взрывается. В полном смысле этого ужасного слова. Разлетается ошметками. Брызжет в стороны. Раскрывается чудовищным кровавым цветком, изнутри которого появляется нечто скукоженное, черное, сложенное, стиснутое, как плотно упакованная игрушка, которая сейчас, когда с нее срезали подарочные ленточки, начнет расправляться, раздуваться, наполняться.

Клеврет подхватывает это членистыми лапами, осторожно, почти нежно. Счищает слизь и кровь, а это тянется к нему недоразвитыми лапками, разевает неожиданно крохотную пасть, и новоявленная нянька все понимает, подносит новорожденную к жвалам и отрыгивает ей полупереваренную пищу, будто птица, выкармливающая птенца.

Из плоти человеческой рождена, плоть человеческую вкусившая.

Как там говорили мракобесы-церковники?

Бог-отец и Бог-сын?

Вкушайте плоть мою, пейте кровь мою?

Евангелие от Зои?

Лгут церковники, все лгут. Когда тебя пожирают, это не передает ни капли, ни грана тебя самого тому, кто вкушает плоть твою.

Каннибализм. Вот что такое ваша религия.

Странное безразличие.

Она есть, ее – есть, и ее нет.

Боль есть. И ее тоже нет.

Ничего нет, кроме фиолетового неба, по которому катится, кувыркаясь нелепо, крохотный камешек Деймос, а вслед за ним тянется, сгущается, напитывается песком, взметаемым приливной силой, очередная буря. Которая скроет все, что осталось от Зои. Погребет первого космиста, упавшего на Марс. И давшего жизнь чудовищу, которое отберет Марс у человечества.

Клеврет топорщится. Новорожденное чудище ползет по нему, медленно перебирая рудиментарными лапками, а клеврет изменяется. Переживает очередной метаморфоз.