сожалению, российская спецоперация в Украине помешала нам побывать в городе, где Янина и Генри жили до 1941 года.

Исследования открыли для нас несколько неожиданных источников информации, но также и завели в несколько тупиков. Временами казалось, что сама Янина из могилы продолжает хранить свои секреты. Единственная сохранившаяся в Журавно регистрационная книга относилась к 1877–1885 годам, поэтому мы не смогли обнаружить записей о рождении Янины или ее братьев и сестер. Мы также не нашли записей о ее родителях и поэтому не знаем точно, сколько братьев и сестер у нее было. Папка с подписью «Янина Суходольска» в документах ГОС из Люблинского городского архива оказалась пустой. Хотя она работала в послевоенном польском правительстве и выезжала в официальные командировки, Институт национальной памяти (ИНП) не смог найти паспортных данных ни на Янину Суходольскую, ни на другие ее имена. Также нам не удалось отыскать и записей о ней в бумагах секретной службы при советском режиме, хотя та наверняка проверяла ее при поступлении на государственную должность и следила за ее контактами и поездками за рубеж. У Янины и ее сестер не было детей, и мы безуспешно пытались отыскать ее родственников. Уже проверяя верстку этой книги, мы наконец нашли племянницу Генри, которая знала обоих Мельбергов в конце 1960-х.

Однако несколько ценных источников обнаружилось в самых неожиданных местах. Нью-Йоркская публичная библиотека оцифровала письма, которые Мария-Анна Рудзинская получала от Янины во время ее поездки по США под именем Янины Суходольской. Фотографии Янины из этой же поездки, опубликованные в «Стар трибьюн» в Миннеаполисе, «Ньюс энд обсервер» в Райли и «Саут-Бенд трибьюн» предоставляют визуальное доказательство того, что Янина Мельберг была Яниной Суходольской. В заявлении, которое Янина направила на компенсацию от Западной Германии, мы нашли информацию о ее родителях и детстве. Когда мы уже вчерне написали последние главы книги, наш контакт в Канаде получил данные о том, как Янина бежала на Запад в Берлине. Когда вся рукопись была готова, генеалог из Еврейского исторического института в Варшаве предоставил нам сведения о семьях Спиннер и Мельберг.

Но, что еще важнее, военные записки и послевоенные воспоминания узников Майданека, коллег Янины и людей, которым она помогала, подтверждали самые невероятные подробности мемуаров и открывали новые ее подвиги, о которых она даже не упомянула. Богатство и разнообразие найденных нами источников поставили нас перед проблемой, как синтезировать их в хронологический нарратив о жизни Янины в качестве графини Суходольской. Ее мемуары позволяли рассказать всю историю с ее точки зрения, но они тоже не были хронологическими и потому не очень помогали восстановить время и последовательность описываемых событий. Как часто бывает с воспоминаниями, написанными годы – а в данном случае десятилетия – спустя, мемуары Янины содержат ошибки относительно имен и дат и многочисленные нарушения хронологии. Например, доктор Бланке оказывается доктором Блашке, а дата «Кровавой среды», операции «Праздник урожая» в Майданеке, указана как среда, 17 ноября, а не среда, 3 ноября 1943 года. Точно так же воспоминания узников Майданека и людей, взаимодействовавших с Яниной, либо не касаются точных дат, либо дают о них взаимно противоречащие сведения. Сопоставив мемуары Янины с другими воспоминаниями, данными военных архивов и послевоенными исследованиями Майданека и Люблина, мы смогли выстроить события, описанные в книге, в правильном порядке. Затем мы составили нарратив, связывающий их между собой. В некоторых случаях для этого потребовались обоснованные предположения. Следуя примеру Янины, мы делали свои выводы, базируясь на логическом анализе источников, а также на умеренном применении воображения и интуиции.

Двумя вопросами, вставшими перед нами в самом начале проекта, были: почему Янина написала свои мемуары и для кого она написала их? То, что она ждала до 1960-х, неудивительно. Именно тогда многие, кто пережил травмы и трагедии Второй мировой войны, впервые нашли в себе силы и желание свидетельствовать о том, что им пришлось вынести. 1960-е запомнились также периодом подъема внимания мировой общественности к Холокосту благодаря ставшему международной сенсацией суду над Адольфом Эйхманом в Израиле в 1961-м. В отличие от Нюрнбергского процесса над руководством Германии в 1946 году, процесс Эйхмана был сосредоточен на попытке нацистской Германии истребить всех евреев в Европе, и прокуроры привлекли множество выживших евреев в качестве свидетелей. Судебные заседания транслировались по телевидению, а в США сводки оттуда показывали в вечерних новостях. Показания и откровения свидетелей на суде потрясли неевреев в Европе и Северной Америке, а других выживших евреев подтолкнули к тому, чтобы прервать затянувшееся молчание и рассказать об ужасах, которые они претерпели. В результате поднялась большая волна публикаций и фильмов о Холокосте. Собственно, в 1960-х слово «Холокост» стало общепринятым термином для обозначений геноцида евреев нацистской Германией.

В Польше нарастающее стремление выживших при Холокосте писать и говорить о своем опыте привело к «войне воспоминаний». Нарратив, возникший из рассказов выживших польских евреев, подтверждал, что некоторые поляки спасали евреев, в то время как остальные смотрели равнодушно, поддерживали и даже участвовали в преследованиях и убийствах их еврейских соседей немецкими оккупантами Польши. Военные и послевоенные рассказы поляков полностью совпадают с этим спектром описаний. Однако некоторые поляки настаивали, что воспоминания выживших об антисемитском коллаборационизме принижают национальную честь. Некоторые утверждали, что нарратив евреев относительно их страданий при Холокосте оттесняет на второй план страдания поляков как жертв расистской политики нацистской Германии[326].

Польское коммунистическое правительство признавало лишения польских евреев при немецкой оккупации, и в память о них в начале 1960-х было построено несколько больших мемориалов. Официальный нарратив преимущественно игнорировал коллаборационизм поляков в притеснениях евреев и тяготел к уравниванию страданий евреев и поляков. Он был сосредоточен на героизме тех поляков, которые боролись с оккупантами и спасали евреев, и противопоставлял сопротивление поляков предполагаемой пассивности польских евреев в ответ на их виктимизацию.

«Война воспоминаний» в Польше усилилась в 1967 году с началом Шестидневной войны. Польша вслед за Советским Союзом поддержала арабских противников Израиля. Польское правительство начало антисемитскую кампанию, выставляя польских евреев как сионистов и пособников Запада, пытающихся подорвать международную репутацию Польши. В 1968 году правительство обвинило «сионистов» за демонстрации польских студентов, возмущенных цензурой и репрессиями. Дискриминация и притеснения коснулись тридцати тысяч граждан Польши, открыто живших как евреи. Кроме того, специальная правительственная комиссия разоблачила польских евреев на государственных постах, которые пережили Холокост, выдавая себя за арийцев, и не вернулись к своей исходной идентичности. Их выгоняли с работы и вынуждали эмигрировать. Сменился и официальный нарратив относительно Холокоста: теперь считалось, что весь польский народ героически боролся за спасение польских евреев, за что евреи отплатили неблагодарностью