оно забылось, потом оно найдет своих энтузиастов-практиков.

Герцог вообще был не особенно умелым правителем. Его финансовые эксперименты, начавшаяся война с Испанией, чересчур разгульная жизнь привели к тому, что по всему Парижу разбрасывали записки: «Убейте тирана и не бойтесь возмущения».

Но убийства не произошло: в начале 1723 года Людовику исполнилось 14 лет. Он был объявлен совершеннолетним, и герцог стал его первым министром. Но не надолго – в конце этого же года он умер от удара.

По его смерти первым министром стал принц Людовик – Генрих Конде. Своим соратником, которому он передал духовные дела, принц назначил 70‐летнего епископа Флери, которого Людовик XIV назначил воспитателем к правнуку и который пользовался доверием юного короля.

Это он через два года порекомендует Людовику взять в жены дочь изгнанного польского короля Станислава Лещинского, а еще через год – после отлучения Конде от поста первого министра – станет главой государственного управления (хотя и не пожелает стать первым министром). До самой смерти – до 1743 года.

Отлучение Конде, кроме его инициативы, была инициатива и одного из сыновей Монтеспан (так они ответили семье Конде, инициаторам отмены эдикта о правах незаконных принцев).

Епископ (в дальнейшем – кардинал) был сторонником умеренности и порядка в делах управления государством, что он и претворял все годы своей власти.

Все, казалось, жило в спокойствии. Король жил душа в душу с женой: к 21 году Людовика Мария родит ему дочь, затем – дочерей-близнецов, наследника и еще одного сына – герцога Анжуйского. Но вскоре всеобщий настрой и, по сути дела, прямой заговор ближайшего его окружения привели к тому, что крепость добродетели короля пала.

Он влюбился в маркизу де Мальи, двадцатилетнюю красавицу из рода Неслей, племянницу Мазарини, которая скоро сделалась госпожою при дворе, хотя и держалась при королеве очень скромно, боясь ту обидеть.

Через некоторое время король увлекся старшей сестрой своей пассии – герцогиней де Вантимиль. Де Мельи как бы получает отставку, но ее сестра умирает родами, оставив королю сына, которого при дворе звали Полу-Людовиком, и Людовик XV возвращается к своей старой любви, которую он, по сути, уже и не любит, но к которой привык. Кроме того, де Мельи была веселая, естественная, любила шампанское и охотно разгоняла сплин своего возлюбленного. Охотно и легко. Хотя это уже было и не так просто для всех прочих.

Ибо на короля уже начала снисходить скука, вызванная пресыщением. Уверившись в способностях Флери, он целиком доверил ему ведение государственных дел, оставив себе рассеянные радости придворной жизни. И они начали его утомлять своим роскошным однообразием. К тридцати годам его, кроме маркизы, могли отвлечь от скуки лишь охота, карточная игра, да, пожалуй, шампанское.

Вскоре умирает глубоким стариком Флери и завещает королю не иметь более первого министра: «Монарх в тридцать три года должен управлять сам». И, действительно, по смерти кардинала король объявляет. что «он решился управлять сам, подобно Людовику XIV, что он утомился господством первого министра, которое потворствовало его лени».

Казалось, настало время действия. А поскольку общественное сознание связывало всякое деяние с женщиной, то, в отличие от периода сибаритства и лени, олицетворяемого де Мельи, требовался символ энергии и бурной деятельности.

Этим символом стала еще одна сестра маркизы де Мельи (младшая) – молодая 26‐летняя вдова маркиза де ла Турнель. За свою самоотверженность прелестная вдова получает титул герцогини де Шатору (это как раз в эпоху, правда, недолгую, ее владычества король будет дарить убитых оленей будущей маркизе де Помпадур).

Энергия самодержца обычно находит выход в войне – Франция начинает войну. Армия под личным предводительством короля в 1744 году идет из Фландрии, куда боевые действия занесли ее ранее, в Мен.

Здесь король получил лихорадку и слег почти при смерти. Герцогиня де Шатору преданно ухаживает за ним, не боясь заразиться. Больной все получает из ее рук. Вплоть до лекарств, которые герцогиня предварительно сама пробует.

Людовик XV. Художник М.-К. де Латур

В Версале озабочены возможной смертью монарха, и по поручению королевы в лагерь прибывает внук Филиппа Орлеанского – герцог Шартрский. У постели больного он произнес речь: «Не пора ли перед лицом смерти оставить неприличное поведение и жизнь с отъявленной любовницей? Король должен возвратить свою нежность благочестивой королеве Марии Лещинской, призвать к себе дофина, окружить близкими родственниками, принцами, естественными защитниками короны, – примириться с Богом посредством таинств».

Король, чувствуя, что одной ногой стоит на пороге вечности, признал правоту родственника. Герцогиня была удалена.

Вскоре Людовик выздоровел, а спустя некоторое время де Шатору получила собственноручное письмо короля, в котором он извинялся за ее удаление, приписывая это козням, и звал ее назад к себе.

Но встреча не произошла – герцогиня скоропостижно скончалась. Полагали даже, что партия дофина столь радикальным путем решила вернуть короля и отца в лоно семьи. Но это могла быть и лихорадка, подхваченная герцогиней в военном лагере. Быстрый переход от печали к радости погубил ее.

Людовик, не переставая, плакал несколько дней. Его даже не отвлекла особенно от его печали женитьба дофина на испанской инфанте. Париж же ликовал. Что особенно было явственно видно по балу-маскараду, данному городом на Гревской площади.

Король посетил его и здесь нашел свою судьбу. Во время бала, на который монарх смотрел весьма рассеянно, вдруг он заметил прелестную женщину, выделявшуюся своим изяществом, красотой, грациозностью изо всей толпы.

Она была в маске, в костюме Дианы – охотницы, с колчаном за плечами и с длинными распущенными волосами в локонах.

Женщина заинтриговала короля. К тому же она на минуту сбросила с себя маску, перед тем как исчезнуть в толпе, и король почти сразу же узнал в ней ту даму, что не раз встречалась ему на лесных дорогах, когда он охотился.

Король попросил бывшего с ним в тот момент герцога де Ришелье собрать все сведения о прекрасной охотнице, не подозревая, что на этот раз охота идет на него.

Он лишь вспоминал, что видел ее в естественной для нее лесной стихии – в кавалькаде на резвых конях, ловко владеющую ружьем.

Но она еще более ловко владела искусством политической