многими крупными дельцами. Про него будут ходить по Парижу слухи, что как-то раз после богатого обеда со своими новыми друзьями он вдруг начнет громко смеяться. В ответ на вопросы признается: «Знаете ли, отчего я смеюсь так? Мне смешно видеть, как все мы сидим здесь посреди окружающего нас великолепия. Всякий незнакомый принял бы нас за принцев. А между тем вы, господин де Монмортель, сын целовальника; вы, господин де Лавалет, сын уксусника; ты, Бюре, сын лакея; а я… всякий знает, кто я!» Словом, он был достойным человеком.

Многого добился и брат маркизы Абель-Франсуа Пуассон, которому сначала пожаловали титул маркиза де Вандьера, а затем – маркиза де Мариньи, и который сам подшучивал над своими титулами. Затем он получит место секретаря ордена Духа (высшего французского ордена) без доказательств своего дворянства. Хорошо разбирающийся в искусстве, он посоветовал Людовику XV основать в большой галерее Лувра публичную выставку картин и произведений архитектуры; сам любил собирать картины и книги и охотно консультировал в том сестру, обладавшую второй в стране библиотекой (множество редкостей, 2500 манускриптов, 3525 книг, 235 музыкальных сочинений, 36 собраний эстампов, огромное собрание медалей).

Все это, однако, будет в будущем. Пока же молодая госпожа Ленорман д’Этиоль живет, как это и положено светской женщине, дворянке, парижанке, в вихре светских удовольствий. Согласно традиции она мало интересуется своим мужем, весело проводя время в кругу блестящей молодежи, не равнодушной к ее прелестям.

Но данное времяпрепровождение не единственное ее занятие: она очень умна и поэтому она думает. Думает о том, что вихрь удовольствий не бесконечен, равно как и деньги мужа и родни, что лишь чудо может переменить ее жизнь. И она думает об этом чуде.

Теперь трудно сказать, что было раньше: то ли ее мысль о том, что король – такой же мужчина, как и все иные, только более богатый, привела ее к покупке богатого загородного дома в Сенарском лесу, то ли этот дом, стоявший в местах, в которых любил охотиться король Людовик XV, дал толчок подобным мыслям. Известно лишь одно: дом стоял в тех местах, через которые королю часто приходилось проноситься в пылу погони за оленем. И хозяйка этого дома отнюдь не была затворницей: то она попадалась королю верхом, то в раковине из перламутра и слоновой кости, что позволяло изящно обрисовать ее формы.

Так что король получал как бы двойное удовольствие – от процесса погони и охоты и от эстетического разглядывания прекрасной незнакомки, которую он держал где-то на периферии своего сознания. С одной стороны, он не делал попыток познакомиться, что, естественно, было бы принято с благодарностью и энтузиазмом, а с другой – отсылал прекрасной отшельнице свою добычу, набитую им в этих местах.

Так что все оставалось как бы на точке неопределенного равновесия: ни знакомства, ни равнодушия. Поэтому молодая красавица не прекращала своих наездов в загородный дом, соотнося их с королевской охотой, как не прекращала и светской жизни в Париже. Кроме этого, она воспитывает свою дочь – маленькую Александрину, которую искренне любит.

Маркиза – заботливая мать. В 1748 году, когда она будет на вершине, ее власть, как ей представляется самой (да и окружающим), незыблема, но все же она не хочет портить свою дочь воспитанием в той атмосфере излишнего честолюбия, зная на опыте окружающего ее света, что заслуги предков не единственное, что формирует личность: «Я в рассуждении Вас получила печальное для меня письмо. Сказывают, будто Вы горделивы и властолюбивы против Ваших подруг, и что Вы весьма непослушной становитесь. Для чего оскорбляете сердце Вашей матери? Для чего доводите ее до крайности на Вас жаловаться? Я Вам довольно представляла, чтобы Вы были обходительной, кроткой и приветливой, поскольку сие есть единое средство угодить Богу и людям. Неужели Вы так скоро забыли мои наставления? И хотите меня заставить краснеть за Вас? Я надеюсь, что Вы из почтения ко мне и к Вам самим перемените свое поведение. Откиньте высокомерные виды, они никому не приличествуют, а Вам еще менее, нежели другим. Хотя я Вам доставляю воспитание принцессы, но помните, что весьма далеки Вы быть оной: самое счастие вознесшее меня может перемениться и сделать меня несчастнейшей из женщин: в каком состоянии Вы можете быть как я?… ни в каком. Прощайте, любезная дочь, Вы знаете, что я ради Вас только дышу и ради Вас мне жизнь приятна. Если обещаете исправиться, то я Вас прощаю и Вас обнимаю…»

Но все равно – несмотря на всю любовь к дочери, несмотря на все отдохновение в вихре развлечений – ее неотступно гложет мысль: как добиться главной победы в жизни, как заарканить свою главную добычу (и чтобы она еще стала твоей) – преемника «короля-солнца», короля Франции Людовика XV?..

Людовик XV стал преемником своего прадеда в пять лет. Он был слаб, и поэтому прадед незадолго до смерти принял беспрецедентное решение – в 1714 году издается эдикт, в котором за незаконными принцами (т. е. детям от любовниц, включая и двух сыновей от Монтеспан) и их потомством признавались права на французский престол, если законная линия пресечется.

Но до этого дело не дошло – королем стал полноправный Бурбон, а регентом при нем 42‐летний герцог Филипп Орлеанский, ближайший родственник нового короля. По завещанию его регентство ограничивал совет регентства, утвержденный Людовиком XIV в своем завещании, но герцог с помощью парламента отменил этот пункт и набрал совет по своему усмотрению.

Через год герцог отменил эдикт о праве на престол незаконных принцев. Новый эдикт гласил: «Если французская нация испытает это несчастие, т. е. прекращение царствующей династии, то дело самой нации будет помочь этому горю мудростью своего выбора… А так как основные законы нашего королевства ставят нас в счастливую невозможность отчуждать владения короны, то мы считаем для себя славой признать, что еще менее свободны располагать даже нашей короной». Эдикт этот родил протест высшего дворянства, где говорилось, что этот вопрос касается всего народа и может быть решен только собранием трех сословий.

Герцог Филипп Орлеанский. Художник П. Миньяр

В пылу внутрикоролевского спора вместе с водой выплеснули ребенка: как-то само собой забылась старая теория о божественном происхождении королевской власти и во всеуслышание прозвучало, что сам народ для своего спокойствия выбирает себе королей. Слово было произнесено. Пока